Магнетрон

— Вот посмотрите, тут я пишу… Позвольте, позвольте, что же это такое? — изменившимся голосом произнес Цветовский. — Честное слово, вот тут, в конце, у меня было написано: «Считаю своим приятным долгом выразить искреннюю благодарность товарищу по работе инженеру В. С. Веснину, которым была предложена схема и конструкция. В разработке принимал участие инж. Н. И. Порываев, ряд ценных советов дал инж. М. Г. Муравейский». Честное слово, все так было и в гранках и в верстке. Я ничего не понимаю… Кто же мог это выкинуть после того, как, автор, подписал последнюю корректуру?.. Не иначе, дело рук Рокотова.

Веснин рассмеялся:

— Стоит ли об этом беспокоиться! Рокотов известен как борец с благодарностями и посвящениями. Я читал его статью в газете «За индустриализацию» о том, что не надо засорять техническую литературу случайными именами. И, знаете, я считаю, в этом он прав. Недавно я видел курс математики с посвящением «Моей Катеньке», или помните электродинамику Никольского — «Кисе и Коз-Козу посвящаю». Как-то неловко даже такое читать. Никто не потерпел ущерба от того, что я не получил благодарности в печати. Важно, что конструкция и схема опубликованы, и те, кому это нужно, могут почерпнуть в статье интересующие их данные…

Веснин замолчал, спохватившись, что механически повторяет те самые доводы, которые ему самому не так давно приводил Ронин.

— Вы еще здесь! — крикнул Муравейский Веснину, спускаясь с лестницы. — Пошли, Володя, в наши апартаменты в гостинице «Балчуг»… А вы тут какими судьбами? — приветствовал Муравейский Цветовского.

— Я, видите ли, командирован в Ногинск, на радиостанцию, сегодня туда уезжаю, но, думаю, завтра вернусь обратно в Москву. Хочу побывать в главке.

— В главке тут сидят бюрократы первый сорт! — подхватил Муравейский.

Беседуя, инженеры дошли до Ильинских ворот и свернули в сквер.

У памятника героям Плевны резвилась группа детей в возрасте от трех до пяти лет. Озорники прыгали, визжали, дрались. Маленькая, серая, как мышь, старушка, с зонтиком, напоминавшим большой гриб-поганку, попискивала время от времени:

— Taisez-vous! Taisez-toil! Silence! [16]

Но усилия старенькой воспитательницы утихомирить детей были тщетны.

— Тише, дети! — наконец по-русски взмолилась старушка. — Давайте будем петь хором.

Она закрыла свой зонтик. Дети взялись за руки и стали водить хоровод. Старушка слабым, дребезжащим голоском запела, отбивая зонтиком такт:

Au clair de la lune,
Mon ami Pierrôt,
Prête moi la plume
Pour écrire un mot…[17]

Это была одна из так называемых прогулочных групп «неорганизованных», то есть не посещающих детский сад дошкольников.

Шутка по поводу этой забавной сценки замерла на устах Муравейского при первых же словах песенки бедного Арлекина, который умолял своего друга Пьеро одолжить ему перо, чтобы при свете луны написать словечко своей милой…

Старушка с зонтом, если бы она обернулась, могла бы так же легко узнать Муравейского, как он узнал ее. Это была его родная мать, та самая мать, о которой он всегда так нежно вспоминал там, где была надежда путем этих воспоминаний выудить лишнюю сотню рублей.

Мать Михаила Григорьевича жила у своего брата инженера-путейца. Нежный сын имел в виду зайти к ним, чтобы поделиться с дядей своими мыслями о холодильниках. На транспорте, как казалось Муравейскому, это дело должно было безусловно пойти. Но знакомить в данный момент своих сослуживцев со своей мамой, которую он, по его словам, так нежно любил, не входило в планы Муравейского.

— Мне бы очень хотелось посоветоваться с вами, — говорил Цветовский, — относительно управляемых выпрямителей. Понимаете, как только они там на радиостанции включают передатчик…

— Володя, — перебил Муравейский, — мы должны спешить, не то вы останетесь без номера в гостинице. Всего хорошего, Виктор Савельевич!

С этими словами Муравейский взял Веснина под руку и поспешно увлек его подальше от памятника героям Плевны, у подножия которого маленькая старушка продолжала усердно пасти своих резвых воспитанников.

Снова встречи

Веснин вошел в конференц-зал Академии наук, где ему предстояло делать доклад. Он увидел массивные кресла с красными плюшевыми сиденьями и резными полированными спинками, тяжелые бархатные портьеры на окнах. В простенках висели в широких золоченых рамах портреты академиков прошлых столетий.

Зал был еще пуст. Только у окна стоял невысокий моряк. Его парадная форма была под стать торжественной обстановке зала; на бедре у него висел кортик с перламутровой рукояткой.

Моряк обернулся, и Веснин узнал Рубеля.

— С повышением вас, Никита Степанович! — сказал Веснин, тронув новые золотые нашивки на рукаве его мундира.

— Да, — вздохнул Рубель, — теперь я сухопутный моряк. Все писал прожекты и представлял докладные, ну и дописался до того, что на берег списали.

Оказалось, что Рубель работает в одном из управлений Военно-Морского Флота. Он ведал вновь организованным отделом радиообнаружения.