– Чё, серьёзно?
Антон нахмурил брови и на несколько секунд погрузился в размышления, а потом, очнувшись, тряхнул головой.
– Ты меня сбиваешь всей этой ерундой… Я уж побольше твоего знаю, что я же сам и говорю.
– Я сейчас задохнусь, Антон. Скажи им, чтобы слезли.
Плевок скорчил презрительную физиономию:
– Миллион, ты не у себя дома. Ты, конечно, круто выступил с этой своей американской горкой, вообще очень-очень круто… Но всё равно крутые тут – это мы, экстримы. И здесь не место для ребят из Верхнего. Эй, вы, так или не так?
В знак согласия все опять дружно загоготали.
– Тебе, кстати, сколько дали?
– Сколько дали чего?
Магнус прикидывал, какие у него шансы. Те двое, которые сидели у него на груди, давили уже не так сильно, оба были мелкие и хилые, и при желании он мог бы легко их сбросить. Но экстримов было слишком много, и к тому же у их главаря был нож, которым тот небрежно поигрывал перед лицом Магнуса.
– Могильщик – сколько он тебе дал часов отсидки?
– Восемьсот, – соврал Магнус, не зная зачем.
Лицо Антона Спитла расплылось в гордой улыбке.
– Так я и знал. В этом меня никто не переплюнет. И уж особенно ты, Миллион. Ни один пацан из Верхнего не переплюнет ни одного из экстримов.
Голос Плевка слегка дрожал. В Спальне было ужасно холодно, и экстримы в своих плохеньких пижамках держались на одном только адреналине, переминаясь с ноги на ногу на ледяном полу и толкая друг друга локтями. Они могли бы и задушить его просто для того, чтобы согреться, в ужасе подумал Магнус.
– Вбей себе в башку, – продолжал Плевок, и глаз его бешено дёргался. – Новенькие делают то, что я им скажу. Понятно?
– Понятно.
Вдруг из каморки надзирателей раздался сонный голос.
– Кто там разговаривает?
Плевок прыснул от хохота.
– Это придурок Брецель. Вечно бормочет во сне.
Остальные радостно захрюкали в ответ.
– Так ты понял, про что я тебе сказал, новенький? – Антон снова взялся за Магнуса, правда слегка понизив голос. – Найди нам конфет. И сигарет тоже. А то… – Не дождавшись ответа, он подал знак остальным: – Смываемся.
Пока Магнус с трудом распрямлял онемевшие ноги и руки, вся банда разом исчезла из его отсека и растворилась во тьме.
Остался только Антон. Он поводил ножом теперь уже рядом со своей собственной шеей и хмурил брови.
– Чё, правда нужно говорить артерия, а не антерия? – спросил он наконец.
– Правда.
Плевок на секунду задумался, как будто обрабатывал важные сведения.
– Ты ваще как, на второй год оставался?
– Нет.
– Чё, ни разу?
– Нет.
– Ну понятно тогда.
– Что понятно?
– Понятно, чего ты так правильно говоришь, – буркнул Антон вроде бы с завистью.
Вдруг он прижал палец к губам. Магнус даже задержал дыхание, но ровным счётом ничего не услышал: в огромной Спальне царила мёртвая тишина.
Однако опытное ухо Плевка уловило опасность.
– Джед, – прошептал он, жестами приказывая Магнусу молчать.
Что-то приближалось к ним по коридору. Едва различимое постукивание, похожее на топот лап грызуна по плохо обработанному деревянному полу. Хорёк господина Прибилитца.
Магнус вспомнил маленькую злобную морду и отвратительный злобный визг, когда у Джеда отняли карамельку. При мысли, что подлый зверь снуёт тут повсюду, может забраться куда угодно и таращиться оттуда маленькими злобными глазками, становилось не по себе.
А вдруг он остановился прямо перед отсеком Магнуса? По крайней мере, стука когтей больше не было слышно. Потянулись бесконечные секунды, и Магнус ждал, что в любое мгновение из-за болотной шторки появится треугольная морда мерзкой твари.
Но тут Плевок дал отбой тревоги.
– Опасайся Стукача, – предупредил он. – Он всё передаёт Прибилитцу.
Это был такой подарок Магнусу? Или просто лишний повод продемонстрировать, что здесь, в Спальне, нет ничего, о чём не знал бы Антон?
Магнус не успел задать себе эти вопросы. Главарь экстримов молча подтянулся на перегородке, перемахнул на ту сторону и растворился в темноте.
7. Первая смерть
Антона Спитла
У тех, кого ссылали в Спальню наказаний, было по крайней мере одно преимущество: в течение дня никто тебя пальцем не тронет, можешь жить спокойно и делать что хочешь. Обитатели Спальни наказаний автоматически попадали в касту неприкасаемых – это было самое дно лицейского общества. И учителя, и ученики относились к ним с презрением, но при этом побаивались и старались лишний раз не будить лиха.
У Магнуса никогда не было друзей, а теперь все вообще отвернулись от него, как от чумного. Только астрономическое число часов отсиживания после уроков, которое ему впечатали, вызывало всеобщий живой интерес. Две тысячи? Два миллиона?
Если не считать грандиозного и громоподобного начала, неделя итоговых контрольных запечатлелась в памяти Магнуса как один из самых тоскливых и безрадостных периодов его жизни.
Высокое окно столовой до лучших времён занавесили куском брезента, но он совсем не защищал от пронизывающего зимнего холода. Некоторые особенно сильные порывы ветра зашвыривали на проверочные листы целые охапки снега.