Магомед, Мамед, Мамиш

"Ну да, просвистели над тобой пули! - кричит Хуснийэ Хасаю; крик по коридору бежит, заворачивает ра-за два и - в окно к Мамишу.- Да! - она не в духе, очередной скандал.- Слышала, как свистят пули в темную ночь!.." А разве нет? Это когда батальон Ха-сая перешел границу на Араксе, как писали тогда га-зеты, "в целях самообороны"; отдельные отрывочные ружейные выстрелы на Араксе стали с годами шкваль-ным, орудийным огнем. Бывает же такое, Джафар-муэллим был таким же командиром, как и Хасай, а теперь вот куда его занесло, непосредственное его начальство. Хасай рассказывает, а Джафар-муэллим молчит. "Пусть, кому это теперь важно?" И Джафар-муэллим вспоминает. "Помнишь, Хасай,- это они при Мамише вспоминали, а Мамиш слушал и молчал,- по-мнишь, как в деревне Келла тебя дети виноградом угостили?" - "А как ты, Джафар-муэллим, уплетал,- позволяет себе напомнить Хасай, забыв на минуту, что перед ним начальство,- холодную довгу (кислый мо-лочный суп с рисом, горохом и зеленью) в жару, когда песок плавился?" - "Где это было? Ах да, в поселке Алучжучи! вспоминает Джафар-муэллим.- Но, как ты помнишь, мы только помечтали о довге и отказа-лись есть".- "Как можно забыть?" - "Я без тебя тогда ни шагу!" "Хорошо бы и теперь так",- думает Хасай.

- Да,- говорит он и гонит, гонит коня по дорогам воспоминаний,- все мы в сорок первом году воевали! Гейбат потерял ногу, Ага, вы знаете, испытал немало бед: плен, болезни всякие. Да пошлет аллах долгую жизнь его брату Хасаю, с его помощью вернулся с не-запятнанным именем в родные края, а я хоть и посе-дел, но все тот же Хасай, рука крепкая, вот она,- под-нял кулак,- а в душе,ладонью ударил по груди,- сколько хотите огня!

Но бывает и по-другому, когда взмыленный конь еле-еле на ногах стоит, сердце вот-вот выскочит из груди.

"Нет, что ни говорите, а обидно: желаний много, а силы уже не те!.." Хасай стоит перед большим зеркалом на стене, в резной раме оно, с золочеными фигурками, уцелело с бекских времен и привезено сюда недавно из отчего дома, и смотрит на свое отражение, сокрушается, что непомерно потолстел - до пупа и не доберешься,- заплыл. Попадет в гости к Are, где шафранно-золотой плов, приготовленный искусной мастерицей, женой Аги, или к Гейбату, где осетрина на вертеле, попробуй удержись!.. "Раз уж пришли, пусть насла-дится плоть!" И с усердием наваливается и на плов, и на эту самую осетрину, и на люля-кебаб, завернутый в нежный лаваш и такой сочный, что не успеешь взять в рот, как надо брать новый, потому что прежний уже растаял. "А что в этом дурного? Кто устоит? Француз? Американец? Видал я их!" Хасай группу сенаторов принимал из Америки, люля-кебабом их угощал; ему перевели: "Мы такого чуда еще не пробовали! Самое яркое впечатление из нашей поездки!" Да, годы уже не те!.. А недавно вдруг - что это за шишка в боку?! И страх пробежал по лицу. И болит немножко, когда надавишь. Но страх появился и ушел. Рена однажды видела - взял Хасай ее настольное зеркало, встал так, чтобы макушку разглядеть, и такая печаль (ну просто ребенок!) на лице!.. К седине, которая красила Хасая, оттеняла его смуглость, придавала облику благородст-во, изысканность, стала прибавляться (вот горе-то!) лысина, а это уже ни к чему; и она катастрофически росла; только недавно, он смотрел, была с пятак, а вот уже с розетку для варенья, с блюдечко. "Какая до-сада!"

На Хасае туго облегающая светлая батистовая рубаш-ка с жестким, накрахмаленным воротником, который впился в шею, потом останется от него розовый след; Мамишу очень хотелось да никак не удавалось встать и подойти к дяде, сорвать-отстегнуть верхнюю пугови-цу, чтобы воротник не жал. Будь они с дядей одни, Мамиш встал бы, подошел бы, как тогда у Аги, вскоре после приезда Мамиша. Они были одни, дяди и Мамиш с Гюльбалой, да еще ребята из бригады; Хасай его об-нял: "Красавец мой!" И уколол: "Ну что у тебя общего с Кязымом? Ты - наш, наша плоть! Тукезбан хоть и Кочевница, но осуждать ее не стану, такого богатыря нашему роду дала!.. Всем, всем свадьбы сыграю!.. Всех на ноги подниму!.."

Мамиш сидит; никто, видите ли, не замечает, что во-ротник врезался, а Мамиш, ай да молодец, всех опере-дил!.. Вот-вот затрещит на Хасае рубашка - от силы, от слов, от гордости, которая распирала:

- Если бы встал из могилы мой отец-амбал, который всю жизнь таскал чужие грузы, носил полные ящики, хурджины, мешки, разгружал корабли, ни разу вдо-сталь не отоспался и не насытился, если бы...

- да вот же он, отец твой, смотри - вошел!

- где?!

- не видишь разве? вот же он!