Маяковский и Шенгели: схватка длиною в жизнь

И действительно, идут. Аркадий Меримкин всего лишь только иронизирует, хотя и не отрицает наличия у автора некоего таланта, в то время как некоторые буквально с остервенением вгрызаются в его плоть зубами, стараясь растерзать его в клочья. Вот перед нами письмо ректора Литературного института Валерия Яковлевича Брюсова в редакцию журнала «Печать и революция» в виде ответа на рецензию Сергея Боброва о книгах Б. Томашевского и Г. Шенгели по стиховедению, в котором он, защищая их от необоснованных нападок, пишет: «Вместо того, чтобы ознакомить читателя с вопросом, ему незнакомым, стиховедением, и показать, почему тот же Г. Шенгели, по его, Боброва, мнению, разрешает их не верно, – рецензент довольствуется тем, что хлещет этого Шенгели ругательными словами “и в хвост и в гриву”. “Определение ритма (у Шенгели) никуда не годится”, говорит С. Бобров. Какое определение? Почему оно никуда не годится? – Да вот С. Бобров заявил, и баста! “Совершенный вздор начинается, как только Шенгели отваживается переплыть фонетику”. Какой вздор? Читателю только бегло сообщили, что, например, Шенгели говорит о “фонофории”. Чудовищно, а далее следуют одни ругательства: “квалифицированно надутый вздор”, “сплошное дилетантство”, “ровно ни на что не годится”, и тому подобное. Еще дальше рецензент утверждает: “Шенгели не понимает”, “Шенгели в голову не приходит”, и весьма осуждающе книги Шенгели о стихосложении сравнивает с сочинениями Рейсбрека, который, кстати, обозван “полоумным монахом”. Все это не рецензия, и все это, по терминологии самого С. Боброва, “ровно ни на что не годится”».

Но для тех, кто ищет повод только для оскорбления и унижения, подлинные причины не нужны, им важно нанести удар, как это было с книгой Георгия Шенгели «Раковина», для которой ни у кого не нашлось доброго слова, одна только ругань, которая появилась в журналах «Печать и революция» и «Книга и революция» в 1923 году. И опять в одной из статей этот исключительно обругивающий поэтов Сергей Бобров, который, выступая под псевдонимом А. Юрлов, ожесточенно пишет: «Нельзя сказать, чтобы Шенгели не умел обращаться со стихом, – нет. Но приходится добраться до гораздо более печального вывода: автору совершенно незачем уметь рифмовать. Сказать ему нечего, поэтического темперамента… у него нет и в помине. Самым ремесленным образом кропает автор стишок за стишком, то ямбик, то сонетик, все прилично, безлично и – скучно, так скучно, что сил нет. О чем бы автор ни говорил, он говорит теми же словами, которыми давно уже было сказано – и сказано именно то, что он вот сейчас собирается сказать; он пишет тем стихом, каким писали слабые символисты, вроде Чулкова, подбавляя туда чуточку акмеистического стоицизма, но кому нужна эта канитель…»

Ничуть не лучше пишет о «Раковине» и другой рвущийся в бой рецензент Николай Лернер, который обвиняет автора книги в неоригинальности и пассеизме, что означает его пристрастие к минувшему, прошлому и равнодушное (враждебное или недоверчивое) отношение к настоящему и будущему. Пряча свою агрессию за внешней добротой, он говорит о Георгии Шенгели следующее: «Культурный, чуткий, отзывчивый, он не выработал своего оригинального лица с “необщим выражением”. Таких, как он, светящих заемным огнем, воспламеняющихся только от чужого огня, от прочитанной книги, у нас теперь много. Между всеми ими в отдельности есть, конечно, неизбежные различия, но все они вместе не составляют никакой новой ступени… Каждый из них – своего рода хрестоматия образцов, сборник мотивов, лишенных взаимной внутренней связи. Как любой из них, Шенгели холоден и немузыкален…»

Совсем уж законченным пассеистом предстает Шенгели под пером Бориса Гусмана, который описывает его в сборнике «100 поэтов», где он предстает перед читателем окончательно отставшим от жизни человеком: «Поэзия – слабое и бессильное отражение жизни в “зеркалах потускневших”, поэзия – “настой давно угаснувшего солнца” – вот холодный завет Георгия Шенгели, начертанный на его поэтических скрижалях… Это будет не “пламень”, а “спокойные чернила”, не живой “ветр” и “воздух”, не горячее и живое солнце, а слова о ветре, воздухе и солнце. Не смея противоборствовать жизни, Георгий Шенгели уходит от нее в глухие и далекие века истории… Но напрасны попытки бежать от живой жизни… Она, в вольном беге своем, уже умчалась вперед, от “уютных домиков” и вечеров, наполненных “мечтами о прошлом”, к борьбе за будущее, равно светлое и радостное для всех…»