Маяковский и Шенгели: схватка длиною в жизнь

Баллады форма мне трудна:
Я не в большом поэтском чине.
Занежена (зане – жена!)
Я не умею брать твердыни.
Боюсь поддаться рифм лавине,
Тем более, что муж – пиит,
Не знает: по какой причине
Не остывал аэролит?
Сегодня полная луна
Задумчивого цвета дыни.
Мечтаю, сидя у окна,
О «фернампиксах», о дельфине,
А тут поэты в мрачном сплине
Шагают – и вопрос открыт:
Когда и где, в какой пустыне
Не остывал аэролит?
А я другим удручена:
Алеют губы – все в кармине,
Рояль звенит, словно зурна!
Ах! Диспут не помог кручине:
Фокстрот запретнее святыни
Манит миражем, кровь бурлит.
Кой черт мне в том, что и доныне
Не остывал аэролит?!!
И пусть в неведомой пучине
Не «фернампикс», а «пес» на вид,
Совсем не интересный Нине
Не остывал аэролит!..

(«Фернампикс» – это на коктебельском жаргоне означает прозрачный халцедон, а «пес» – простая галька.)

О поэте Нине Манухиной Варвара Бутягина говорила, что она вся «растворилась в поэте Георгии Шенгели», с которым – не только, как с поэтом, но прежде всего, как с человеком – были связаны ее лучшие стихи, причем не только такие веселые, как приведенное выше стихотворение об аэролите, но некоторые и весьма горькие. К примеру, как стихотворение «Пенаты» из коллективного сборника «Новые стихи», изданного Всероссийским Союзом поэтов в 1927 году. Пенаты – это домашние божества, боги и хранители очага, а стихотворение это было написано 10 апреля 1926 года:

У нас в дому не прижились пенаты,
Им не хватило масла и вина,
Их облекла наплывшая когда-то
И отстоявшаяся тишина.
Они искали радости крылатой,
Уступчивого смеха в темноте
И нежности, прозрачной и богатой
В ее неповторимой простоте.
Нашли они дозорное молчанье,
Случайных ласк случайный дар скупой
И обреченное безожиданье,
Сердец безлюбых восковой покой.
Они ушли… Я знаю: лепет звонкий,
Ребячий смех их удержать могли.
Но нам ли, скудным, благодать ребенка?..
Пенатов нет. Их уголок в пыли.

«Несмотря на эти и другие многочисленные упреки в адрес любимого, Нине Леонтьевне по большому счету повезло, – отмечает Варвара Бутягина. – Георгию Аркадьевичу, кстати сказать, тоже. И оба это понимали».

Нина Леонтьевна как-то рассказывала своим друзьям такую притчу: некий узбекский властитель любил и был страстно любим своей женой. У него не было гарема. Но франкский царь подошел к стенам его города и сомкнул кольцо осады. Осаждающий сказал: я уведу свои войска, если ты сочетаешься браком с моей сестрой, которая уже давно мне досаждает. Спросив у жены разрешения изменить ей, узбекский бохадур принял условие победителя. И на следующую ночь он вошел в шатер сестры победителя. Но первая жена его стояла у шатра, прислонясь спиной к стволу осины: она слышала вздохи и поцелуи и дрожала, прижавшись спиной к коре; с той поры дрожь ее дошла до сердцевины осины и дерево непрестанно дрожит осинной дрожью…

Вот что значит идти по жизни любящей женой.

И понимая это, Георгий, стараясь внести в их жизнь хоть какую-то долю своей теплоты и радости, одаривал Нину все новыми и новыми стихами, одно лучше другого. Хотя и в них неизбежно присутствовала доля потаенной тоски и печали, как, например, в посвященном Нине стихотворении «Нам всегда хотелось «иначе»: