Маяковский и Шенгели: схватка длиною в жизнь

Сразу же после опубликования в газете «Правда» этого разгромного доклада Анна Ахматова, чтобы не попадаться на глаза городскому руководству и не дразнить его, как сказал Жданов, своей «физиономией», уехала из Ленинграда в Москву. На вокзале ее встретил Георгий Шенгели, усадил в такси и повез к себе – на Первую Мещанскую. На вопрос Ахматовой, стоит ли так рисковать, ведь у него семья, Шенгели только недоуменно пожал плечами: мол, не понимаю, Анна Андреевна, о чем вы говорите… В составленной дотошными исследователями хронике ахматовской жизни эта поездка не значится, документальных свидетельств о ней не обнаружено. Но она была. Об этом рассказывали вдова Шенгели Нина Леонтьевна Манухина и ее дочь – Ирина Сергеевна, его падчерица, – уж они-то помнили, какими были для них те десять или двенадцать дней, проведенных Анной Ахматовой в их квартире. Об усилии не выказать вовне пульсировавший внутри страх. О не провозглашенном, но действовавшем табу на разговоры о происшедшем и происходящем, о неторопливых – за чаем – беседах-воспоминаниях и даже о двух-трех приемах немногих гостей, среди которых, кстати, был и Арсений Тарковский, тоже пострадавший от августовского партийного погрома – набор его первой книги, уже подписанной в печать, был рассыпан в типографии. Именно тогда Тарковский и познакомился с Ахматовой.

«Тарковский, – как писал в очерке «Там, где сочиняют сны» Михаил Синельников, – не раз говорил, что Ахматова – это лучшее, что было в двадцатом веке, и с удовольствием рассказывал, как он познакомился с Ахматовой. Это было в доме Шенгели, который любил собирать старинные клинки, и на ковре висела шпага или сабля. Тарковский мигом подбежал к ковру, с ребяческой удалью выхватил из ножен грозное сверкающее оружие и начал им размахивать. Ахматова, с которой его только что познакомили, сказала, обращаясь к нему по фамилии: “Тарковский, вы меня заколете!”, на что Тарковский, возвращая клинок в ножны, ответил почтительно и строго: “Анна Андреевна, я – не Дантес!”».

Комплимент получился настолько изящен, что Ахматова, никому не уступавшая в остроумии, на сей раз только растерялась и развела руками: «Я не знаю, как мне ответить на такой комплимент». – «Придумаете в другой раз», – сказал Тарковский.

В издаваемых ныне «Записных книжках» Анны Андреевны написано, что каждый раз, приезжая в Москву, она с нетерпением ждала встреч с Арсением Тарковским. Он приходил на Ордынку, где она часто останавливалась в семье Виктора Ардова и его жены актрисы Нины Ольшевской, с которыми дружила. Бывала и у Тарковских в писательском доме по улице Черняховского. Встречались они и в Ленинграде, и на даче, выделенной Ахматовой в Комарове, которую она называла «Будка».

Их роднило присущее обоим чувство человеческого достоинства, доброта, неприятие конъюнктуры. Сближало их и неравнодушное отношение к людям, умение слушать собеседника. У обоих были нелегкие судьбы, много лет был затруднен доступ к читателям. Не последнюю роль, очевидно, играло в их отношениях и то, что они были верующими.

Судьба даровала им 20 лет дружбы. Эти годы вместили встречи и письма, беседы и споры, запечатленные слова и то, что нельзя выразить простыми словами. Но можно выразить стихами, обозначив вместо названия – только Анне Ахматовой, как это сделал Георгий Шенгели:

Вам снился Блок, и молодость, и море,
И яхты легкой легкие крыла,
И Вы толчок ей дали – и в просторе
Она бесповоротно поплыла…
И грусть я видел в сером Вашем взоре,
Внимая Вам у чайного стола.
Я знаю сам двумерный, силуэтный
Мир сновидений, где неведом путь,
Где даже мертвых голоса приветны,
А чудеса нас не дивят ничуть…
И вправду, жаль в угрюмый час рассветный
С плеч этот плен, как пену, отряхнуть.

Потом, приезжая из Ленинграда в Москву, Анна Андреевна всякий раз непременно навещала чету Шенгели, где ее иногда видели заходившие к ним гости. В начале 1950-х годов молодой тогда поэт Кирилл Черевко во время визита к Георгию Шенгели увидел сидевшую у него в столовой седую полную женщину с характерной горбинкой носа.

– Ваша гостья случаем не сельская учительница? – спросил он.

– Нет, это Анна Андреевна Ахматова, – объяснил он.

Позднее он рассказал ей о возникшей у меня ассоциации, и она рассмеялась, признав, что она уже и правда стала похожа на учительницу, хотя в душе продолжала считать себя все той же женщиной-поэтом, орлиный профиль которой изобразил в начале XX века итальянский художник Амедео Модильяни.