Читаем Маяковский, русский поэт полностью

Маяковский, русский поэт

На пароходе "Ангерманланд", везшем нас в Стокгольм, было несколько случаев холеры. Нас некоторое время держали в городе, и мы должны были ежедневно ходить к врачу.

Маяковский описывает муки, борьбу, победы и быт тех сложных лет в "Хорошо!". Это очень длинная поэма, доходящая до 1927 года и завершающаяся великой радостью. Я выбрала некоторые автобиографические строки, затрагивающие годы 1919–1920:

Скрыла та зима, худа и строга,всех, кто навек ушел ко сну.Где уж тут словам! И в этих строкахболи волжской я не коснусьЯ дни беру из ряда дней,что с тыщей дней в родне.Из серой полосы деньки,их гнали годы — водники —не очень сытенькие,не очень голодненькие.Если я чего написал,если чего сказал —тому виной глаза-небеса,любимой моей глаза.Круглые да карие,горячие до гари.Телефон взбесился шалый,в ухо грохнул обухом:карие глазища сжалаголода опухоль.Врач наболтал —чтоб глаза глазели,нужна теплота,нужна зелень.Не домой, не на суп,а к любимой в гостидве морковинки несуза зеленый хвостик.Я много дарил конфект да букетов,но больше всех дорогих даровя помню морковь драгоценную этуи пол — полена березовых дров.Мокрые, тощиепод мышкой дровинки,чуть потолщесредней бровинки.Вспухли щеки.Глазки — щелки.Зелень и ласкивыходили глазки.Больше блюдца,смотрят революцию.…………………………..Окно, — с негоидут снега,мягка снегов,тиха нога.Бела, голастолиц скала.Прилип к скалелесов скелет.И вот из-за леса небу в шальвползает солнца вша.Декабрьский рассвет, изможденный и поздний,встает над Москвой горячкой тифозной.Ушли тучик странам тучным.За тучей берегомлежит Америка.Лежала, лакалакофе, какао.В лицо вам, толще свиных причуд,круглей ресторанных блюд,из нищей нашей земли кричу:Я землю эту люблю.Можно забыть, где и когдапузы растил и зобы,но землю, с которой вдвоем голодал, —нельзя никогда забыть!

Я сидела рядом с Маяковским в 1922-ом или 23-ом году в Берлине, где мы договорились встретиться с Лилей. Я сняла две комнаты в очень эксцентричном местечке. В одной из них было чучело совы, диван был врезан в устройство из полок, а стены украшены всевозможным оружием. В другой располагалась огромная кровать над которой тоже нависала какая-то странная конструкция.

В то время в Берлине я все время напарывалась на русских друзей… Каких-то родственников и просто приятелей, приобретённых на протяжении жизни и мало-помалу потерянных вновь. Что касается Маяковского, то мы едва ли говорили друг с другом. Или же он пытался начать склоку со мной, и Лиле приходилось вмешиваться, как и раньше, дабы предотвратить дикий скандал.

Я вернулась в Париж, где меня уже никто не ждал. Маяковский несколько раз посетил меня и мы без лишних слов заключили мир. Я обожала встречать его на вокзале! Он казался таким высоким, когда сходил с поезда!… Как выглядят другие, замечаешь только при разлуке — даже если расстаёшься ненадолго. И голос… как странно звучит голос близкого друга, когда его не слышишь какое-то время. Он выглядел монументально, когда шёл ко мне по перрону и все оглядывались на него: "Ну-ка, посмотрим на тебя!" — говорил он. "Мы про тебя в Москве распускаем слухи, что ты красивая — покажись, не ложные ли это слухи?".

<p>Глава IV</p>

Я вернулась погостить в Москву в 1925 году. Москва всё ещё была нэпмановской, по-прежнему страдающая, несмотря на тяжелые годы, которые ей уже довелось пережить. Нынешние двадцатилетние, наверное, уже не помнят те дни. Им ухоженная, заасфальтированная, переполненная автобусами, новыми и почти новыми машинами Москва кажется совершенно нормальной. Они уже с презрением смотрят на конные экипажи, как это делают в Париже. Они подчиняются правилам движения и безукоризненно одетым милиционерам в белых перчатках. Они едят пирожные и покупают цветы.

Перейти на страницу: