Маята (сборник)

Потом двое наших случайно наткнулись на немцев, рабочих-ремонтников. В освещенный тоннель из-за поворота вышли, а те отдохнуть присели. Трое. Этих тоже порешили, пикнуть не успели… Трупы в тупик затащили, комбинезоны, сам понимаешь, сняли. Один немчик щупленький был, на меня как раз одежка пришлась.

А связи все не было. Нам, вроде как, и сменяться пора уже – шесть месяцев отбыли, как один денечек! Послал Басмач бойца на запасную явку, в "цивильном", без оружия. Три дня прождали – нет!.. Сцапали парня, видать. Сменили базу на всякий пожарный.

Что делать? Выходить без связи – равносильно смерти. Как-то раз пошли ночью на точку, где шифровки брали, и нарвались на засаду. Жандармы с собаками нас, судя по всему, ждали. Одессита зацепило, пришлось пристрелить. Еле оторвались: по горло в дерьме уходили, следы специальным составом брызгали.

Я простыл, вода под землей – ледяная: горел весь, сил не было, спотыкался на каждом шагу. Оставили меня в боковом ответвлении, в тупичке, накрыли, чем можно. Выпросил у Басмача "Вальтер" и гранату. Ребята ушли на разведку утром. Кроме меня, в живых еще трое оставались. А часа через полтора, слышу, бой завязался. Далеко. Минут через сорок все стихло. Забился я в самый темный угол. Лежал, стуча зубами, а в мокром от пота кулаке граната дрожала, как живая… Ночью бредить стал: тепло вроде бы мне, одеялом мамка ватным укрыла, печка жаром пышет. И войны как будто нет еще. Согрелся и забылся…

Пришел в себя, действительно, я укрыт одеялом, теплым. Только шевелится мое "одеяло" и пищит. А Кира, родной мой крыс, в ладонь мордой тычется и порыкивает. За собой вроде зовет…

И так я этому крысенышу поганому обрадовался, до слез. Прижимаю его к лицу и рыдаю, как девчонка сопливая. Ничему в жизни так не радовался! Так и выбрался я следом за Кирой из коллектора. Когда терял сознание, он покусывал меня за руку и заставлял двигаться. А, может, и померещилось мне это? Не в себе я был тогда… – водитель помолчал.

Когда в комбинезон немецкий одетый на поверхность выполз, сил уже не было… Валялся в кустах, как падаль. Взяли меня жандармы, в каталажку бросили. Хорошо, что я переоделся и по-немецки лопотал хоть что-то, да и наши уже город брали. Не до меня жандармам было, а так бы – конец…

Вот и вся история, Михаил, – Кирилл Васильевич вздохнул и потянулся за папиросами.

Долго молчал старик, затягивался глубоко, жадно… Я не смел прервать его воспоминания. Наконец водитель затушил в пепельнице папиросу и промолвил:

– А знаешь, Михаил, жизнь я прожил непростую, всяко бывало. И плохое, и хорошее. С бабами мне вот не везло, а, может быть, я и сам такой – недотроганный… Детей Бог не дал. И никого, если разобраться, я не любил так, как крыса своего. Да и ко мне никто не привязывался так, как Кира…

– Василич, а дальше-то как?

– А дальше уже и неинтересно: Берлин взяли, меня освободили из одного застенка, и сразу же – в другой, наш. Хорошо, что не шлепнули, победе радовались… А потом… Потом – лагерь на Урале. Освободился в пятьдесят третьем доходягой чахоточным. Года четыре жил там же, под Пермью, воздухом таежным, молоком козьим, травами лечился. В пятьдесят седьмом в Ленинград вернулся, комнату дали в коммуналке, как реабилитированному. К весне на пенсию выйду… Обменяю комнату на домик в деревне, буду крыс разводить.

Одиночество Рассказ

1. Дядя Сережа.

Не так-то легко попасть в чужую квартиру. Поднявшись пешком по загаженной черной лестнице, – лифт не работал – я в нерешительности остановился. Лампочка на площадке не горела. Огонек зажигалки выхватил из темноты детскую коляску, коврики у дверей, бетонный пол.

Может, вернуться? Ночь на дворе, соседи меня не знают, возьмут и вызовут милицию. Разберутся, конечно, но до утра задержат.

Ага, вот и дядюшкина берлога.

Проклятье! Не тот ключ, что ли?

Наконец упрямый замок сдается, и я, приоткрыв заскрипевшую на весь подъезд дверь, ныряю в прихожую. Какое-то время стою, привыкая к темноте.

Теперь по порядку: бельевой шкаф, ванная, кухня… Да, не забыть самое главное, тумбочка у кровати, верхний ящик, зеленая папка.

Щелкнув выключателем, я принялся за поиски.

А вот и папка. В ней – пачка распечатанных листов стандартного формата.

Похоже, дневник…

* * *

В середине шестидесятых, в новогоднюю ночь, тетя Марина привела к нам на смотрины жениха, сержанта артиллериста Сергея. Скромный и приветливый парень родным понравился. Я же, росший без отца пятилетний восторженный мальчишка, влюбился в бравого солдата с первого взгляда. Сергей будто сошел с киноэкрана – высокий, белокурый, в парадной гимнастерке, туго перетянутой широким, с золотой звездой на пряжке, ремнем, синих широченных галифе, начищенных сапогах. Он разрешал мне забираться на колени, трогать погоны и эмалевые значки, гладкие и прохладные, если к ним прикоснуться щекой. От него чарующе пахло кожаными ремнями, табаком и парикмахерской. Когда Сергей подбрасывал меня под потолок, сердечко выпрыгивало из груди, было жутко, радостно, хотелось еще и еще.