— Немного, тарщ комиссар. У нас вся семья ремесленников. У меня и родственник работает на Людиновском заводе. Сейчас их в Сызрань перевели.
— А по-подробнее?
— Брат двоюродный. Павел Иванович Аброскин, в 1937 окончил Московский государственный технический университет им. Н. Э. Баумана.
— Сейчас возглавляет Сызранский завод тяжёлого машиностроения.
— А ты как разбираешься в механике?
— Конечно до брата мне далековато, товарищ комиссар, но немного понимаю.
— Вот это что такое? — наобум припоминаю курс механики школы и рисую рычажный механизм больше походящий на модель двигателя внутреннего сгорания.
— Похоже на шатун от какого-то механизма, тарщ комиссар, и сам он какой-то мудрёный… этот механизм… кривой… то ли шипы у него…
— Правильно, лейтенант. Примерно так он и называется. Вот что… ты в каком подразделении служишь?
— В охране спецобъектов, товарищ комиссар.
— Уже нет. Да не волнуйся, — успокаиваю его, видя как он побелел — мне нужны башковитые сотрудники, только не башкой кирпичи ломать, а думающие и разбирающиеся в разных направлениях науки и техники. А твоя родственная связь ещё и послужит нашей стране.
— Товарищ комиссар, а что делать-то надо?
— Сначала ответь мне на несколько вопросов…
Глава 21
Москва. 5 октября 1941 года. 19 часов 00 минут. Наркомат НКВД.
За оставшийся рабочий день я сделала несколько телефонных звонков, в частности поговорила с Туполевым и Бакаевым. Оба сообщили мне, что всё готово. С этими новостями собралась в наркомат НКВД. Выховых я оставила в нашем рабочем помещении. Они должны были проследить за окончанием установки мебели и сейфов, а потом сразу отправляться домой. Мы с Фёдором, взяв насмерть перепуганного Полукарова с собой, рванули к Лаврентию Павловичу.
Попав в приёмную, я попросила мужа и лейтенанта посидеть здесь, а сама направилась в кабинет наркома. Берия сидел за столом и тоскливо смотрел в окно, пальцами перебирая карандаш.
— А-а-а, Анастасия Олеговна… что-то нужно?
— Лаврентий Павлович! Есть у меня одна мысль.
— Ну…
— Нужно проработать два варианта: первый — пригрозить немцам, что если Яков пострадает — тогда пострадают и члены семей нацистской верхушки, невзирая на их возраст.
— А второй?
— Устроить акцию устрашения. Термобарическими бомбами на территории Германии. Но это радикальный вариант и, возможно, как следствие первого.
— На бомбардировщиках ТБ-7?
— Именно.
— А мировая шумиха? Да и не пойдёт Коба на это. Он не делает различия между своими детьми и чужими.
Зазвонил телефон. Берия меланхолично взял трубку. По мере того, что сообщал ему неизвестный мне человек, лицо наркома НКВД менялось от усталого и безысходного до яростного.
— Я понял, доложи Верховному!
— Немцы сами нарушили перемирие, — ответил он мне на немой вопрос. — Сволочи! Только что отбомбили Киев. Город в развалинах. Несколько тысяч погибших.
— Жуков где?
— На завтра было назначено совещание в Ставке. Он сегодня днём прилетел.
— Лаврентий Павлович! Тогда сначала мой второй вариант, только уже по Берлину, а потом первый, в ультимативной форме!
— Едем к Сталину! — он направился к выходу.
— Один маленький вопрос.
— Давай.
— Хочу к себе в отдел взять лейтенанта Полукарова, из отдела охраны. Он родственник директора Сызранского завода тяжёлого машиностроения и сам понимает в механике. Вчетвером нам не осилить все направления, придётся ещё людей добирать. Из умных и проверенных.
— Настя! Я не возражаю, но сейчас нужно к Хозяину. Было бы хорошо, если бы он дал нам «добро» на акцию возмездия.
Через полчаса обе машины были уже в Кремле. Оставив лейтенанта у машин, мы втроём направились в приёмную Верховного Главнокомандующего. Поскрёбышев доложил о нас и мы с наркомом вошли в кабинет главы государства. Сталин сидел за столом и усиленно дымил трубкой.
— Коба! У нас есть план как решить сразу два вопроса одной акцией.
— Чей план, Лаврентий?
— Наш, обоюдный, товарищ Сталин, — включаюсь я в разговор.
— Уже спелись за моей спиной? — но лицо вождя не злое, а ухмыляющееся.
— Никак нет, мы по делу, — аккуратно возражаю ему.
— Говори, товарищ Берия.
— Коба, если ударить по Берлину новыми бомбами на авиации дальнего действия?
— А потом предъявить ультиматум оставшимся в живых лидерам Германии, — добавляю уже я.