Маятник Судьбы

– Спасибо, что помогли мне войти, – говорит он. – Мне бы хотелось поговорить с вами, но не здесь.

– Мы приедем в город ближе к вечеру. У вас есть какие-нибудь развлечения?

– Когда перестает дуть ветер, здесь это считают развле­чением.

– Я понял, шериф.

– А он честолюбив, – заметила Франсуаз, пока Бернс подходил к воротам.

Айвен не спешил их открывать – ему доставляло удовольствие заставить ждать помощника шерифа.

– И думает, отчего жизнь вынудила его занимать маленькую должность в маленьком городке… Ты не думала, почему он так ненавидит сектантов?

– Ненавидит?

– Вот именно.

Пока Бернс садился в открытый джип, его темные глаза пристально следили за постройками усадьбы – словно дома могли вдруг сорваться с места и наброситься на него.

– Он ненавидит их, ибо их жизнь, Френки, в точности соответствует тому, на что они годны.

– Думаешь, поэтому он мог убить Иеремию Клавенса? Франсуаз не любит размышлять попусту и стремится перейти прямо к делу.

– Пойдем осмотрим библиотеку.

Бревенчатые стены плотно зажимают ветер, и оттого он бьется еще сильнее.

8

– Мы не стали друзьями Соверина Риети после того, как помогли шерифу Бернсу, – произнес я, глядя на часы.

– Риети сам виноват, раз повел себя глупо.

– Вопрос не в том, моя медовая, кто виноват. Станет ли Соверин помогать нам после того, что произошло, – вот что главное.

– Ему придется.

Я кивнул, но по тому, как девушка скривила кончики губ, стало ясно: она не расценила мой кивок как знак согласия.

– Двенадцать часов, – сказал я, и ветер бросил к нашим ногам груду сухих листьев, словно подтверждая мои слова. – Братья по секте соберутся на общую медитацию. Так они постигают свое покрытое паутиной знание. Не спрашиваю тебя, хочешь ли ты присутствовать, – знаю, что нет.

Мне пришлось наклонить голову, входя в узкую дверь. Копоть покрывала низкий бревенчатый потолок, скрывая вырезанные на нем руны.

– Хорошо, что ты не сделала сегодня высокую прическу, Френки, – заметил я, пытаясь определить, насколько могу распрямиться. – Ты испачкала бы волосы.

– Тогда я снесла бы им крышу.

Люди сидели на длинных деревянных лавках, словно в соборе, но проход между сиденьями находился не прямо по центру, а у левой стены, и тем, кому предстояло сесть бозле правой, было необходимо проследовать длинным путем, наступая на ноги соседям.

Это было неудобно.

– Мы пришли рано, – брезгливо произнесла Франсуаз.

– Ты говоришь так, будто пришла на публичную казнь.

Люди и в самом деле занимались тем, что подсказывал каждому его недалекий разум. Одни разговаривали друг с другом – причем, как правило, сидя на разных лавках, очень далеко друг от друга, так что говорившему приходилось кричать, а слушавшему – поворачиваться к нему ухом с приставленной на манер совка ладонью. Таких пар было много, и оставалось только гадать, как они умудряются что-нибудь понимать в таком шуме.

Другие члены секты сидели, уткнувшись в книги, и вошедший стал бы в тупик, попытайся он найти хоть что-то общее в том, что стало предметом их внимания.

Толстые древние книги с пергаментными страницами соседствовали с новомодными изданиями в мягкой обложке и броским заголовком. Я увидел, как один из сектантов отрывает от книги, по всей видимости очень редкой, кусок пергамента; делал он это тщательно, прижимая край металлической линейкой, и мне стало любопытно, что именно собирается он сделать с оторванным клочком.

Он использовал его вместо закладки.

Некоторые читали журналы – в основном иллюстрированные. Были здесь выпуски по философии и сайентологии, общеобразовательные и посвященные развлечениям, несколько порнографических изданий.

Соверин Риети стоял на кафедре, далеко в глубине зала, и тихо говорил что-то людям в первом ряду.

Кто-то ел.

Многие же сектанты вообще не были ничем заняты – ровным счетом ничем. Они сидели со скучающими лицами, вергели в руках предметы, которые затейливая судьба позаботилась туда вложить, – кто ручку, кто пластмассовую цепочку, а самые франтоватые – кончики собственных галстуков.

– Люди делают большое дело, – произнес я, не указывая до на кого конкретно, ибо они все заслуживали такого эпитета. – Они проживают жизнь.

Франсуаз скорчила такую гримасу, словно неожиданно для себя оказалась перед неисправным унитазом – которым тем не менее активно пользовались на протяжении нескольких недель.

– Некоторые места незаняты, Френки, – заметил я. – Хочешь присесть?

– Спросишь меня об этом еще раз – получишь, – процедила она сквозь зубы. – Эти лавки давно надо сжечь – на них полно микробов.

Соверин Риети наклонялся с кафедры, словно его тошнило.

Он изрыгал слова.

Я смотрел на людей, собравшихся в этом зале, и пытался понять, что именно привело их в секту Хранителей знания и что объединило под низкой деревянной кровлей.

– Ничего, – ответила Френки. – Ты ведь думаешь, что у них общего, верно? Ничего. Каждый из них – воплощенное ничто и душевная пустота. Вот почему они сбиваются в стаи.

9

– Чистое разрушение, мадемуазель Дюпон, чистое разрушение.