Маятник жизни моей… 1930–1954

План переезда во внуковские леса, заботы и усилия, прилагаемые Анечкой к осуществлению его, ощутила ночью сегодня как роскошь, “не к лицу и не по летам”. Лицо души, этой награды не заслуживающее. Лета – 83. “Завтра, покидая свет, питайся мыслию суровой”[925] – а не дачным привольем.

И суровая, трезвая встала мысль, что нужность свою для Игоря старуха примечтала себе. Четыре года тому назад она была. Потом просыпа́лась в нем проходящими порывами. А две недели тому назад, прочитав мое письмо, посланное не почтой, а так сказать, “с нарочным” и с вложенной в него для ответа открыткой, мог не отвечать две недели. Отсутствие ответа мотивировал вчера в телефонном разговоре с “тетей Аней” тем, что в тот же день уехал в Ленинград (будто нет в Ленинграде ни почты, ни телеграфа).

С радостью вижу, что все эти соображения мои меня нисколько не печалят – за себя. Что в тесном смысле “искания своего” тут не было и нет. Как ни влечет зелень леса и обилие воздуха, даже в этом смысле, посоветовавшись (в практической области) с тетей Аней, может быть, решу, переночевав, в загорское городское захолустье или на ближайшую к Загорску станцию Семгор, куда подала мысль устроиться в дачном жилье знакомых Е. В. Дервиз художников. Там если не совсем лес, но какая-то лесная поросль видна из вагонных окон, когда подъезжаешь к Сергиеву Посаду. Иногда зову его прежним его именем, каким он был во времена Сергия и при жизни моей старицы.

Решение будет отчасти зависеть от Денисьевны, которая что-то не едет на мой зов. Калмыкова (врач) говорила, что это просто невероятно, как Денисьевна с таким сердцем еще не там, “иде же праведные упокояются”.

Не хотелось бы пережить ее, хоть и знаю, что она так же, как и я, живет с постоянной мыслью о конце земной дороги своей, всем сердцем вверяясь в этом Божьей воле со свойственным ей молитвенным устремлением. И душа ее как свечечка теплится, как пасхальная свеча в руках у стоящих в церкви в ожидании, когда распахнутся церковные двери и Крестный ход. Смерть, с обетом воскресения войдет в храм ее, очищенный долгим молитвенным путем.

14 июля. 12 часов ночи

Визит Игоря.

Не видались с марта – больше трех месяцев. И “как будто нас ничто не разлучало”. Необходимость искренности и нерушимые права на нее. Этим звучала короткая беседа (у дверного одеяла, за которым хозяева обедали).

Предложил зайти за мной завтра в з часа дня и проводить в свое палаццо на свидание с Владимиром (сын, которому скоро исполнится полгода).

Он знает и помнит мое отношение к Владимиру (“рожденье, смерть – два смежных чуда: приходит человек оттуда, куда воротится опять”). И как входит в мои чувства к появлению на свет Владимира “кладбище” Тани – но… Завтра, побывавши под его кровом, уяснится, надеюсь, то, что сегодня в этой, общей для нас с Игорем странице все уже относится в его сознании к прошлому или цело то, что для нас обоих было важным в нашей встрече. Для меня в этом вопросе важнее всего то, что я и без завтрашнего дня знаю уже, что в данном случае отсутствует во мне “искание своего”.

В 8 часов вечера прилетел Ника с огромным белым хлебом, оконною занавеской и т. п. вещами – дар “тети-Аниной” дочерне-материнской заботливости обо мне. И что-то новое, хорошее, живое в мою сторону у Ники, что меня глубоко трогает. И не потому, что это ко мне, а что есть это в нем, в чем я усомнилась в этом году.

159 тетрадь 15.7-11.8.1952

21 июля

2 часа дня ветреного, прохладного, с набегами крупных облаков на солнечный лик. Вчера около половины 12-го у всего Абабурова внезапно было отнято освещение. Пришлось укладываться в постель с восковой свечкой в руке – подарком “тети Ани” на те случаи, когда выключат почему-нибудь электричество.

10 часов вечера.

Вчерашний день отмечен визитом Игоря с женой и с сыном в колясочке. Сын – как бы дитя только матери своей, без отца. Такое на этот раз впечатление от его существа. Но как во всяком младенце – трогательность беспомощности, невинности и обреченности на трудный путь “земного жития”.

И вот больше не могу писать. Сильно нездоровится. Перо не слушается. Так и весь день пройдет в еле шевелящем бессилии.

26–27 июля

День был посвящен празднику на “линии движения” его сына. Гнетущее осталось впечатление от некоторых (от трех лиц) явно и (одно из них) даже оформленно приближенного к его жизни с особыми правами на близость. Угашаю вспыхнувшую потребность судить и осуждать одну женщину и одну мужскую фигуру, их лица, глаза, выражения, манеры смотреть, говорить, двигаться. Осталось больным местом только искаженное их присутствием и тоном отношение к ним главы дома. Жена и мать ее, и место, какое они заняли в обновлении внешнего и внутреннего лика Игоря, хочется верить, не смогут в главных чертах лика его внутренней жизни внести изменение в сторону разрушительную или застойную. Внешне облегчат и приукрасят жизнь.