Майя и другие

При этом все вежливо и с ужасом пережидали ее двадцатисекундный “пляс” с закинутым в потолок лицом… после она резко замирала и сообщала стеклянным высоким голосом:

– Вообще я же никогда не училась на секретаршу, я всегда мечтала сниматься в кино!

Где-нибудь в коридоре гостиницы, отойдя от всех на “непрослушиваемое” расстояние, я шипела на нее:

– Венера, зачем ты так странно изгибаешься? Говоришь всем, что ты актриса… ты же моя секретарша!

– Я сказала правду, – она отвечала, как революционерка перед казнью. – Я поддалась темпу музыки.

– Ты просто позоришь меня! Это выглядит пугающе!

На что секретарша, гордо закинув свою гладко причесанную голову, своими кроваво накрашенными губами отвечала:

– Да, я выгляжу как звезда, но веду себя не как звезда. Как некоторые…

– Ты имеешь в виду меня, Венера, говоря про “некоторых”? – признаюсь, эта ее “роль звезды”, в которую она периодами впадала, меня даже завораживала. И плясала она так же искусственно, как звучал ее голос “мертвой учительницы” – в нем не было ни тепла, ни интонаций. Только тайная истерика, которую она всегда готова была включить: крик, оборона, нападение и упреки.

Поезд остановился в ночи на полустанке, проводник объявил, что стоянка десять минут. Мы вышли с моей соседкой на воздух. Она курила. Наконец, не выдержав, я гневно спросила ее:

– Можно узнать, почему вы не уволили ее?

На что командировочная, закуривая новую сигарету, ответила:

– Господи, я сто раз думала, что надо ее отпустить, но куда?.. Вам, наверное, стоит объяснить, откуда взялась эта странная горделивая особа. Давайте вернемся в купе, так похолодало.

Мы заказали чай у проводницы, и началась новая история жизни Венеры. Начальная.

– Когда-то я училась с ней в институте. На первом курсе она блистала перед всеми – худой красавицей с отрицательным обаянием, – надменная и словно замороженная. Ей было едва двадцать, но у нее уже была маленькая дочь, хотя она жила в общежитии без мужа, почти нищая, без московской прописки, ей все помогали, жалели, молодые люди влюблялись напропалую. Вся загадочная и вечно голодная, с холодными глазами и истеричным голосом, она всегда подсаживалась ко мне в буфете, выбрав меня в слушатели. Обводя проходящих мимо студентов ледяным своим взглядом, рассказывала мне подробности очередного романа… Ну, например, как в поезде, кстати, встретила земляка и за всю ночь испытала девять… ой, или двадцать один… – соседка моя задумалась.

– А чего девять или двадцать один?

– Ну, такое слово “оргазм”. Оргазмов! Вот цифра мне не запомнилась, но она была внушающая. Я, между прочим, когда она вдруг попросилась ко мне на работу спустя годы хоть кем, как сейчас помню, поставила ей первое условие – никогда ни с кем не вступать в нерабочие отношения, но она, конечно, его нарушила… Но я отвлеклась. Так вот, помню, как в буфете к ней подошел студент – сейчас он профессор, светило – и попросил ее:

– Венера, я прошу вас больше не звонить мне по ночам…

– Негодяй! – криком она прервала его тихую просьбу, что даже у меня мурашки побежали по спине. – Щенок! С кем ты так смеешь разговаривать, я – мать!

Тот аж прям отпрыгнул.

Венера, успокоившись, кратко сообщила:

– Сначала он преследовал меня, а добившись своего, решил меня сселить…

Через год все бывшие возлюбленные Венеры по институту стали в страхе обходить ее за километр. Я иногда сидела с ее маленькой дочкой и наблюдала, как какой-то огонь, как туберкулезный жар, сжигал эту худую и рыжую женщину. Как безумная, уезжала она с новыми кавалерами – затянувшись в черный плащ, выбегала в ночь с распущенными волосами, а мы с ее дочкой смотрели ей вслед в окно. Венера даже не оборачивалась.

Она появлялась в институте все реже. Далее завела “неодолимый”, по ее рассказам, роман с “гением”, бросила учебу, пропала года на три и вдруг объявилась, с обожженными по локоть руками. Голова ее была острижена клоками, как после тифа. Встречу она мне назначила по телефону:

– Это я, Венера. Доброй ночи. Мне сказали, что ты съезжаешь с квартиры, а мне жить негде, могу я снять ее после тебя?

Были лихие годы перестройки, все мы были бедны, и вот Венера – тогда ей было двадцать семь лет – сидела напротив меня буквально через час после звонка, такая же бледная, худая и крайне бедно одетая. Подозреваю, что костюм этот она заготовила специально, чтобы вызвать мою жалость. Волосы были словно мокрые, прилипшие ко лбу, кофточка с пришитыми заплатками… весь этот образ вызвал во мне полнейший шок. Вместо красавицы передо мной сидела измученная бытом женщина.

– Венера, – только и спросила я, рассматривая ее ожоги, – что с твоими руками?

– Он мне не поверил!..

– Чему он не поверил? Кто он? – не поняла я.

– Он не поверил, что я люблю его, и я опустила руки в кипящую кастрюлю и коснулась дна и не вынимала их, пока он не закричал! Так я доказала ему!.. Ты не знаешь, я же подрабатываю, готовя комплексные обеды на сорок человек, и у меня очень глубокие кастрюли!