Майя и другие

Благодарный взгляд дней через десять она стала забывать дома, словно сумочку или шляпку. Быстро приосанилась, перестала пахнуть, месяца через три похудела. Даже сквозь дверь кабинета я слышала, как изменился ее тон – она надменно и жестко отвечала подчиненным, буквально в приказном тоне. Столь унижаемая дома, Венера Игоревна превратилась в деспота на службе. Окружающие отвечали ей той же монетой: сочувствие к “несчастной” (в первое время жаловалась она практически всем, шокируя подробностями) постепенно сменилось на тихую ненависть, но она шла сквозь все и всех с победно поднятой головой, никогда не здороваясь первой. Через четыре месяца кротко попросила отдать ей мои старые платья, так как у нее нечего надеть, а надо выглядеть хорошо при “такой должности”… Она стала чаще бывать у меня в квартире. Проявила рвение в разборке гардероба, из которого я отдала ей и пальто, и платья, и обувь. К ней вернулась “моя красота”, как она описывала себя в третьем лице. Только все чаще стала критиковать домашнего “гения”, который по-прежнему сидел по ночам, редко ложился с ней спать, избегая ласк, чем очень портил настроение. “Научный трактат” его никак не кончался…

Хотя это был единственный человек на свете, который мог изменить выражение ее лица – из состояния хладного равнодушия в похоронное. То он прекращал разговаривать, то устраивал оргии с “золотыми душами” в общественных местах, то ложился спать отдельно, то плохо отзывался обо мне как о человеке. Я едва его помнила, но она исправно мне передавала оскорбительные высказывания в мой адрес. У меня не было мужа, и я, по словам Венеры, тоже ломала ей семью, задерживая на работе и отправляя в командировки. Я хотела, чтобы “она стала такой же одинокой”, настаивал он в пересказе моей секретарши.

– Зачем ты мне все это передаешь? – не вникая, отмахивалась я.

На девятый месяц работы, дождавшись, когда все ушли, Венера встала у косяка двери между кабинетом и предбанником и заявила:

– Он не спит со мной уже больше недели. И сегодня старшая дочь мне вдруг сказала, что я всегда нуждалась только в нем, а на нее мне было наплевать… тогда, в детстве, когда ей было двенадцать лет, она говорила мне, что он… ну, целовал ее, а я не придала значения… и она его ненавидела все эти годы…

– Как поцеловал ее?

– Ну, это было уже давно! Восемь лет назад…

– А ты спросила его тогда, что это за “поцелуи”?

– Я? Я спросила… – Венера вдруг растерялась. Припоминая, медленно перечисляла: – Она плакала, не хотела с ним оставаться дома наедине… но я не имела сил! Я с утра до вечера готовила, развозила обеды, и у меня все-таки была вторая дочь… Это она должна была меня жалеть и помогать! – Ее агрессивная атака сникла, она помолчала. – Они часто оставались дома одни, он работает на дому…

– То есть ты, Венера, не разобралась, что он делал с твоей двенадцатилетней дочерью? Ты не спросила ее, что же произошло? – я даже повысила голос.

– Я спросила у него, он сказал, что все неправда! И дочь уже тоже молчала, и ничего нельзя было добиться от нее…

Повисла пауза.

– Это очень странная история, – сказала я. – Прошло восемь лет, хотя бы спроси сейчас. Ведь она теперь… поразговорчивее?

– О да! Так хамит… и его ненавидит. Сейчас это не скрывает.

– Но ты должна спросить!

– Да, я спрошу, – тихо проговорила она. – Потому что, мне кажется, она стала ненавидеть и меня.

Она постояла, наверное, минуту – на ее равнодушно-окаменелом лице появилось изменение, оно стало озабоченно-окаменелым.

В следующие дни, недели, месяцы разыгралась настоящая драма: Венера выяснила спустя восемь лет, что все эти годы “гений” заставлял ее старшую дочь жить, спать с ним, делать все, что он прикажет, угрожая, что он все расскажет маме, “потому что дочь сама виновата”. И закончилось это только года два назад…

Венера сидела на работе, не отвечая на звонки, вопросы, тупо уставившись в стену. Стучалась ко мне в кабинет, чтобы снова и снова повторить:

– …я вставала в шесть утра, шла с сумками на рынок, закупалась там, потом чистила картошку и морковку, делала фарш, он все это время спал, я варила эти супы в кастрюлях, жарила котлеты тоннами, откладывала ему, детям и уезжала, чтобы все эти неподъемные чаны развозить по офисам на троллейбусе и метро! У меня не было денег на такси! Я возвращалась вечером, а он сидел весь творческий и в муках над фразой – за столом в удобном кресле и чиркал в своих бумагах. А вчера я потребовала мне дать все почитать!.. Но он не дал! Неважно… все это время, пока меня не было, моя дочь возвращалась к нему из школы, и он раздевал ее, укладывал в нашу постель…

Она не могла остановиться.

В ее редкие паузы я спрашивала только:

– Как ты могла не замечать этого?

Она как автомат, как робот, который пытается вспомнить цифры, отвечала:

– Да, она была неуправляемая, она дерзила мне! Она ненавидела нас всех и плохо училась… она… она… она любила только танцевать, как я! – И на этих словах Венера выдыхала: – А теперь мы живем втроем: моя старшая дочь, я и моя младшая дочь от него! Он – отец моей второй дочери. И он – насильник моей первой дочери.