Майя Плисецкая. Рыжий лебедь. Самые откровенные интервью великой балерины

– Он построил на юге Франции театр: действительно двадцать первый век. Его это больше интересует. Сейчас он решил сделать ретроспективу моды – от 50-х годов до двадцать первого века. В Петербурге и Москве. Красотки модельерши и балерины. Будет спектакль. Начнется с того, что я выхожу с Карденом в платье 50-го года. На компьютерах, наверное, сделает это платье. Одним словом, Пьер задумал что-то невероятное. Билеты будут дорогие. Сбор пойдет в пользу конкурса «Майя» – для наград победителям.

– Какие надежды вы возлагаете на свой конкурс «Майя»?

– У меня вообще организаторских способностей не очень много, я – балерина, исполнительница. Как организатор я даже к своему конкурсу «Майя» не имею никакого отношения: мне не могло бы и в голову прийти – устроить конкурс в Петербурге. Это идея петербуржцев. Но дело оказалось плодотворным. Конечно, это был невероятный нонсенс, что он в честь московской балерины. Первый раз в Мариинку мы допущены не были, но гала-концерт был там. Должна сказать, что конкурс для меня важен тем, что открывает новые имена, которые мы раньше не знали.

Например, я очень люблю балерину Елену Филиппьеву из Киева. Так, как танцует Филиппьева, я вообще не видела. В Америке у нее был громадный успех, в Японии еще больше. Но Филиппьеву не узнали бы, если бы она не взяла «золото» на первом конкурсе.

– Говорят, что на любом конкурсе едва ли не все решается за кулисами?

– У нас очень престижный состав жюри – знаменитые, маститые хореографы. И если они так оценили – это значит действительно успех. Я вообще молчала! Они отдали в компьютер данные, и он ответил, кто победитель. Ни одна кандидатура вслух не обсуждалась. Да, обычно на конкурсе не так.

Помню первые конкурсы в Москве, когда я была членом жюри, – просто ужас. Так передергивали, как будто человек не набрал ничего. Делали, что хотели, со всеми. Был Джером Робертс, очень знаменитый хореограф. Он сидел, сидел и под утро уже, когда все передрались, сказал: «Поскольку я ничего не понимаю, что тут происходит, я голосовать не буду, просто хотя бы потому, что я не понимаю». И всегда я слышала про конкурсы, что это не слишком справедливо. В моем конкурсе компьютер победителя выдает. Члены жюри не видят ничьей оценки.

«Во многих легендах обо мне ни слова правды…»

Ведущие хореографы мира с удовольствием приезжают. В этот раз будет еще и Альберто Алонсо, постановщик «Кармен-сюиты». Нам в прошлый раз с изумительной любезностью и щедростью дирижер Александринского театра Савченко предоставил свою сцену. А теперь мы сами хотим эту сцену. Добрые дела нельзя забывать.

– Вы не устали от славы?

– Человеку свойственно любить славу. Но ты должен сам чувствовать, понимать и не думать, что делаешь все идеально. Нужно себя видеть со стороны. Не так давно одна балерина сказала, что Наде Павловой с таким лицом нельзя было выходить на сцену. Но она в сто раз хуже Павловой. Я хотела сказать: сама посмотри в зеркало.

– Где ваш дом все-таки?

– Конечно, в России. И все планы мои связаны с ней. У меня и культура российская. Я, кстати, вообще не говорю на иностранных языках. Очень ленивая, не смогла заставить себя выучить. Да и в балете репетировала немного всегда. Даже Левашов как-то сказал по телевизору, что я была с ленцой, а то бы многого еще добилась.

А когда мы все начинали работать, танцевать, то не полагалось знать языков. И даже было несколько опасно.

– У вас сильная обида на советскую власть?

– Чувство обиды – не то чувство, когда речь идет об НКВД, КГБ, ГПУ. Их заставили – такая власть. Но и люди сами по себе жестокие. Им было приятно измываться. Я не думаю, что наши люди, которые надо мной издевались, лучше, чем фашисты. Как приказывали, так и делали и те, и другие. Я вообще считаю, что советская власть изуродовала людей и в головах, и в душах: они изрезаны внутри, как Гуинплен у Гюго внешне.

Новое поколение, я думаю, будет другим. Нет такого адского страха. Когда Ойстраху задали вопрос: как вы могли подписать что-то ужасное, вступили в партию? – он ответил: у нас было девять этажей, где я жил, и каждый раз в пять-шесть часов утра где-то останавливался лифт. Это значило, что людей пришли арестовывать. Мы жили на девятом этаже. Идет лифт, и все не спят и думают: на каком этаже остановится. Все теперешние люди этого никогда не поймут. Этого адского страха. Когда сделали коммуналки, чтобы люди друг на друга доносили. На Западе до сих пор не понимают, как это можно жить в коммуналке, и считают фантастом писателя Зощенко. Не верят, что он писал правду.

– К Григоровичу ваше отношение не изменилось?

– Ну что вы, как это возможно?!

– Вы не раз выступали перед королевскими семьями. Это как-то влияло на спектакли?