Майк Олдфилд в кресле-качалке. Записки отца

После поворотного момента в Германии всё это закончилось. Люди потянулись в другом направлении. В ГДР вдруг стало не так интересно, уже не круто проживать в деревне. Теперь надо было ехать в Париж, в Нью-Йорк и Лондон, и всё рассыпалось. Подобное происходило и с моими друзьями. Изо дня в день они исчезали. Уже потом, в конце девяностых, всё восстановилось и люди опомнились. Начали возвращаться те, кто уехали первыми, перебесились. Затем возникло напряжение. Речь шла о том, чтобы снова найти работу. После воссоединения Восточной и Западной Германии многие потеряли свои рабочие места и вынуждены были искать для себя что-то новое. Рабочего места, на котором ты трудился, больше не было. Начался период мероприятий по созданию рабочих мест для безработных. Во времена ГДР это было так: у тех, кто занимался искусством, всегда были какие-либо заказы. Художник не оставался голодным, и так происходило изо дня в день. Ты должен был приспособиться к рыночной экономике. Если ты, к примеру, не считался галеристом – это конец. Я впервые видел, как признанные художники работают где-то на внутренней отделке помещения или вынуждены вдруг преподавать, давать уроки рисования или что-то в этом роде… Мой отец тоже столкнулся с этим. Встреч с читателями осталось совсем мало. Хотя имелось несколько старых групп в библиотеках, но у школ, к примеру, больше не было средств, чтобы платить за встречи с читателями. Ведь во времена ГДР он реально был в разъездах, из одного небольшого городка в другой, от Стендаль в Дессау, от Дессау в Биттерфельд-Вольфен и т. д. Он знал многих учительниц и учителей и директоров в школах и всё тогда организовывал сам лично. Долгими часами по утрам он сидел и писал письма, компоновал свои маршруты. Всё происходило через почту, мобильного телефона не было. В день он писал по 20–30 писем. Потом на велосипеде приезжала почтальонша и закатывала глаза, потому что у него для неё снова имелась целая пачка писем. Потом дело прогорело, и в какой-то момент деньги, к которым он привык, исчезли. При ГДР он был далек от страданий. У нас всегда были новые автомобили, благодаря его поездкам и книгам снова и снова зарабатывались деньги.

М а л х о в: И он был членом партии?

Л и н д е м а н н: Нет, но в принципе он был положительно настроен по отношению к ГДР. К тому же политически было проще написать детскую книгу, чем книгу для взрослых, в которой не так-то легко спрятаться. Он просто писал о лягушке зимой. У него было такое стихотворение: «Что делает лягушка зимой?»

В соседней деревне, через поле, сидели такие важные авторы, как Герхард и Христа Вольф, с которыми он время от времени встречался…

М а л х о в: Еще раз вернемся к тем месяцам, когда твой отец наблюдал за тобой. Согласно книге это происходило с сентября по май.

Л и н д е м а н н: Нет, в действительности это продолжалось почти два года.

М а л х о в: В начале повествования ты всплываешь совершенно внезапно, так, будто ты решил переехать к своему отцу. Так ли это было на самом деле?

Л и н д е м а н н: Нет, полностью добровольным это не было. В Ростоке мне полагалось ученическое место, которое в ГДР не так-то просто было найти. Собственно, мои родители хотели, чтобы я изучал искусство или литературу, но поскольку я был невероятно плох в школе, то окончил только 10 классов. Об аттестате зрелости можно было даже не думать. Тогда, по крайней мере, надлежало обучиться хотя бы художественному ремеслу. Только не пойти ко дну и не опуститься еще ниже, а что-то такое, о чем можно было бы сказать: мой сын – гончар, или мой сын – мастер по керамике. Но ничего из этого не сработало, у меня возникли настоящие трудности, чтобы найти ученическое место, пока в последнюю минуту мой обеспокоенный отец не раздобыл мне место ученика столяра на комбинате жилищного строительства в Ростоке. По времени это произошло впритык – за 14 дней до начала обучения.