Майк Олдфилд в кресле-качалке. Записки отца

Наконец я убедил Тимма поменять треснувшую черепицу. Только он забрался на крышу, как со стороны Олл Муура донесся будоражащий крик. Мальчик тут же прыгает прямо с верхней ступени стремянки в траву и бежит.

«Только взгляну, что там сломалось».

Через несколько минут он возвращается и тащит из амбара конец старой цепи; закидывает на плечо и снова убегает прочь.

«Там прицеп опрокинулся, надо помочь».

Черт возьми! А кто поможет мне с раствором, чтобы он не намок?

Я поднимаюсь на крышу и сам укладываю черепицу. Полагаю, что в юности мне тоже больше нравилось помогать по хозяйству соседу, чем отцу.

На окне муха. Она ударяется о стекло так, будто того, чего она не видит, нет вовсе. Порой я веду себя так же, и никак иначе.

Открытие рыболовного сезона, открытие парусного сезона – мы с Тиммом и М. едем открывать сезон купания в Воленбергер Вик. В воздухе ни ветерка. Угнетающая жара. На пляже люди, люди. От конвейера, где они сидят рядом друг с другом, они убежали отдыхать на пляж, где теперь лежат рядом друг с другом.

Кемпинг-лагерь, палаточный лагерь, лагерь содействия развитию спорта и техники, лагерь для отдыха и работы, полевой лагерь, зимний лагерь спорта, летний лагерь, лагерь специалистов – лагерь… лагерь…

Я пускаюсь в плавание наперегонки. Мой сын позволяет мне выиграть. Я хватаю воздух ртом, как загнанная собака, и спрашиваю: «Почему?»

Ответ: «Должен же ты хоть раз пережить успех».

Я дрейфую. Животом вверх. Рядом со мной дрейфует рыба. Животом вверх.

Разговор с М.: «Почему ты не идёшь в воду?»

«Должна прочитать это». Она показывает мне энциклопедию Античности. Моё удивлённое лицо. Её ответ: «Чтобы суметь понять «Кассандру»[41] Кристы Вольф».

В буковом лесу. Не верю своим глазам. Тёмный, трепещущий клубочек кувырком летит из-под кроны дерева. Сразу после этого еще один. На мгновение замираю. Потом как можно тише шаг за шагом подхожу к стволу дерева. Прячась за ним вижу, как крошечные воланчики забегают в малиновый куст. Оттуда я слышу приглушенное вак-вак-вак.

На это отвечают нежным поклоном, я знаю, так ведут себя цыплята. Касаюсь ствола следующего бука. В этот момент из ягодного куста топает кряква. С висящим крылом она танцует по кругу и возбуждено кричит: кряк-кряк…

Такое поведение мне знакомо; я наблюдал его уже у куропаток; старая утка пытается отвести меня от своего выводка и делает вид, что у нее повреждено крыло. Я остаюсь стоять как вкопанный. Птица вводит меня в заблуждение, но, заметив, что я не реагирую, снова скрывается в зарослях.

Тишина.

Десять минут? Пятнадцать? Не знаю, как надолго любопытство пригвоздит меня к стволу.

Утки, должно быть, скрылись так, что поминай как звали. Но моё терпение вознаграждается. Я снова слышу манящее вак-вак-вак. И как по заказу в воздухе кувыркается следующий утёнок. Шлепается о мягкую лесную почву, поднимается на ноги и скрывается в кустарнике.

Мой взгляд скользит вверх, до разветвляющихся сучьев. Там гнездо – вероятно, покинутое хищным канюком. Может, утки специально выбрали это осиротевшее место в кроне дерева для детской, чтобы в первый же день жизни посредством падения подготовить своих ребят к суровости бытия?

Неподвижная гладь пруда в раннем солнце. Рыба еще слишком сонная, чтобы подняться на поверхность.

В стекающих каплями сумерках на крышу садится голубь. Подобно тому, как человек, прежде чем войти в дом, стряхивает дождь с плаща, голубь ерошит оперение, снова, не торопясь, приглаживает его, поворачивает голову то в одну, то в другую сторону, как будто осматривает местность. Скажи, голубь, где ты начал свой полет? Куда тебя тянет? Несёшь ли на лапке записку от друга к другу? Или секретные распоряжения, касающиеся войны?

Рассветает. Я подхожу к входной двери, ловлю влажный тёплый воздух. Тут мой взгляд устремляется к крыше; тихое хлопанье крыльев голубя. Как будто бы он ждал меня, чтобы попрощаться. Птица делает два неровных круга, а затем уходит прямиком на север. Достигни своей цели. Голубь!

Сухая, тёплая ночь. Тимм уехал в город. Я нежусь в траве перед домом, смотрю в небо. Оно такое высокое, ясное, с полной луной. Ярко светят звезды. Я вспоминаю августовский вечер в летнем лагере «Артек» на Чёрном море. Рядом со мной сидит темнокожий мальчик. Он, как завороженный, смотрит на небо и, преисполненный восхищения, говорит: «Как красиво! Я никогда не видел ничего подобного!» Ребёнок был родом из промышленного района США.

Теперь в поле моего зрения движется крохотная, сияющая точка, – спутник. Я наблюдаю за стремительным полётом космического аппарата с севера на юг. На несколько минут ясное звёздное небо для меня тускнеет.

Зной, заставляющий встать на колени. С едва заметным воздушным потоком тянется вонь навозной жижи со свинофермы. Долетает на нашу сторону. Вокруг воняет как в клоаке.

Дела скверные. Мне хочется напиться. Я был на заседании правления союза, остался на ночь в Ростоке, а теперь нахожу записку на столе: «Пока! Скоро увидимся».

Комната Тимма пуста.

Куда его понесло?

Почему тайком?