Майк Олдфилд в кресле-качалке. Записки отца

«Бьешься, бьешься, и тогда, в конце концов, у тебя в руке пара монет».

Всегда ли у молодых людей такое несознательное отношение к труду?

Поздним вечером немного подвыпивший Тимм приходит со стройки.

«У мужика, прикинь, у него есть всё: цемент, известь, прочный клинкер, самый лучший кафель. И окна – я такого ещё не видел».

«И откуда он всё это заполучил?»

«Связи; западные денежки, благодаря которым каждый может иметь перспективу».

Позже: «Справился отлично. И можно увидеть, как надежно сработано. Халтуры там нет».

ВОСПОМИНАНИЯ

Осень сорок первого. Время обучения в усадьбе. Посеяли рядами рожь. Я получил задание идти за рядовой сеялкой и с помощью легкой бороны сеять зерно. Большая сеялка шириной ровно пять метров, моя тоже. Я направляю свою упряжку бежать по следам копыт большой сеялки и упускаю из вида, что следы колес сеялки тоже нужно бороновать.

Вечером приходит крестьянин, видит не боронённые полосы, шипит на меня и требует, чтобы я проборонил все десять гектар заново – только уже в воскресенье.

ВОСПОМИНАНИЯ

Разгар лета. По небу движется гроза. После ужина крестьянин просит всех людей во дворе быстро укрыть последние повозки с сеном. Через несколько минут упряжки уже гонят со двора. Вилы накалывают. Грабли сгребают. Горы сена с шумом летят по воздуху и слоями укладываются на телегу. Стекает пот. Руки становятся слабыми. С первой каплей дождя на гумно уезжает последняя упряжка. А сено не принадлежало кооперативу, добро не было национализировано.

ВОСПОМИНАНИЯ

Осень сорок пятого. Дворянское поместье графа Б. в Ш. становится народным. Батраку поручено прибить к воротам табличку: НАРОДНОЕ ДОБРО. Мужик раздобыл у столяра доски, гвозди. К вечеру вывеска висит.

Остаток досок и лишние гвозди батрак тайком тащит домой.

* * *

Первые крики вокруг скворечников: синица против полевого воробья. Письменный стол, прощай! Теперь меня тянет в сад, надо копать и сеять.

Тимм въезжает во двор. Еще до того, как остановиться, он спрашивает:

«Не хочешь ли по-быстрому съездить в город, в ремесленную палату, по поводу моей квалификации мастера?» От радости я прыгаю, как козел. Так быстро я ещё никогда не запрыгивал в машину. Мы едем в Шверин. Мальчик мечтает о мастерской, и о том, что он хотел бы сделать: мебель, игрушки.

«Быстрое решение, кто тебя на это надоумил?»

«Никто».

«Значит, будешь столяром».

«Ведь ты поможешь мне?»

После беседы с ворчливой секретаршей – она как раз хотела закрыть дверь конторы – мы становимся умнее: пять лет работы у мастера-наставника, учебные курсы, училище.

Тимм: «Начну сразу после армии».

Оптимистичная липа. Вдоль всего ствола пускает побеги, даже там, где падает её собственная тень. Деревья растут, не спрашивая зачем.

Несколько дней Тимм собирает камни с пашни. В мастерской, как это иногда бывает, работы нет. Он относится к этому занятию спокойно; сегодня даже с радостью: два камня – глоток из бутылки.

Похвала председателя: «Ваш сын – трудолюбивый парень, иногда, правда, упрямый, как бычок, которого загоняют в новый хлев». На мой вопрос, почему столяр должен собирать камни, председатель отвечает, пожимая плечами: «Сезонная работа; тут все должны помогать; в сельском хозяйстве иначе не бывает». По-научному ли это?

Шероховатыми штрихами дождь прочесывает шкуру луга. Цветки лютика поблёскивают, как золотые пуговки.

Май

Берёза перед домом должна отдать несколько веток: букет к 1 Мая в прихожей – дело привычки, унаследовано от отца.

Тимм сидит в своей комнате, слушает радио.

«Не пойдёшь на демонстрацию?»

«Я не принимаю участие в демонстрациях за десять марок».

Моё вопрошающее выражение лица. Его ответ:

«Получает каждый, кто приходит. Более того, на трибуне стоят люди, которых я совсем не знаю. Почему я должен приветствовать их с ликованием? Почему они не идут в начале шествия? Так делает даже Первый секретарь французов».