Майк Олдфилд в кресле-качалке. Записки отца

«Даже представить себе невозможно, что это такое невесомость».

ВОСПОМИНАНИЯ

После балетного спектакля в Большом театре мы отправляемся со знакомым в отель «ЛЕНИНГРАД». Распив бутылку вина, мы около полуночи уже забираем наши пальто из гардероба, когда рядом с нами встают два москвича. Один спрашивает: «Немцы? ГДР?»

Мы киваем.

Мужчины приглашают нас ехать с ними на квартиру. В такси мы узнаем, что Алёша всесоюзный чемпион по боксу и что Николай работает инженером на машиностроительном заводе.

Мы у цели – это старый дом на юге Москвы. Внезапно водитель такси кричит: «Слушайте, товарищи, слушайте!» Он включает радио громче. Мы ни с места. На полуночной улице, в напряжении, внимаем сообщению о старте «Восток 1» с Гагариным на борту.

При выходе из машины я оступаюсь, оседаю на колено и слышу рядом с собой радостный крик. Алёша хлопает меня по плечу. Мы сидим до пяти утра, приветливая бабушка Алёши угощает нас водкой, хлебом, фруктами и яичницей.

И всякий раз, когда я хватаюсь за свое болевшее теперь плечо, компания смеется, и хозяин дома каркает: «Не так уж плохо: ты – вниз, зато Гагарин – вверх».

* * *

Тимм ставит на стол большой горшок с альпийской фиалкой и коробку шоколадных конфет.

«Собираешься на день рождения?»

«Нет».

Мальчик улыбается и укоризненно кивает.

«Завтра приедет мама».

«Ага».

«Завтра…»

Я почти забыл про день рождения Г., так же, как и про женский день.

Тимм позже: с письмом. «Я тоже кое-что забыл».

Я читаю. Мальчик стоит рядом.

«Ну, что скажешь теперь?»

«Радуйся!» – отвечаю я и облегчённо возвращаю ему письмо с известием, что у девчонки не будет ребёнка.

Площадь в центре деревни. Молочная лавка. Перед ней скудная дюжина молодых людей. Они противники одинаковости, при этом все выглядят одинаково. Все как один в джинсах. Все как один на мопедах. Все как один в растоптанных коричневых «автостопщиках» на ногах.

Как будто это выжжено во мне: «Адольф Гитлер родился двадцатого апреля 1898 в Браунау на Инне…» Эту фразу мне ежегодно напоминает лист календаря, когда показывает эту дату.

В третий раз иду к председателю кооператива с просьбой очистить отстойник. Сколько раболепного выклянчивания. Сколько времени ушло для маленького, но все же такого важного дела в жизни.

После дней серо-седого неба наконец-то вернулось солнце. Я бросаюсь на поляну, протискиваюсь носом между молодыми стеблями, нюхаю, валяюсь. Если бы трава была съедобной, сегодня я ел бы её.

Тимм открывает рюкзак, ставит на стол выточенный деревянный подсвечник.

«Я сделал это в обеденный перерыв».

«А чем ты еще занимаешься?»

«Изготавливаю лестницы, каждый день изготавливаю лестницы; скучно до рвоты».

Однообразие работы – с этим ежедневно приходится справляться миллионам на конвейерах, в цехах, универмагах, вычислительных центрах. Возникает вопрос, в какой мере школа к этому подготавливает?

Не слишком ли благополучным мы представляем мир нашим детям? Как искусно и неумело консультируют учителя? Могут ли они учитывать способности и желания? Как часто ошибаются претенденты в своих способностях? В чем нуждается народное хозяйство? Какую роль играет желание родителей?

И разве не используют родители свои связи, когда отдают ребёнка учиться туда, куда он не проходит по среднему баллу?

В каждом ли случае персональная оценка ставится выше среднего значения?

Я считаю баллы устаревшими. Они для учителя – удобные костыли для аттестации учеников. Они способствуют развитию карьеризма, являясь лишь полуправдой об ученике. Когда в аттестате стоят одни цифры, из какого-нибудь угла ухмыляется ложь. Никогда не бывает так, чтобы ученик был хорош по всем предметам, никогда.

«Куда ты?»

«Выкладывать стену».

«Ты – и выкладывать стену? У кого?»

«А, есть один тип, который строит дом».

«А сколько он платит?»

«Двенадцать марок в час; запахло деньгами».

Не продиктовано ли жесткое мнение сына о работе в цехе его нежеланием и ленью?

«Я не для того живу при социализме, чтоб надрываться, как при капитализме». «Надрываешься, надрываешься, а потом двенадцать лет ждешь машину».