Майк Олдфилд в кресле-качалке. Записки отца

Я приглашаю его на пиво в деревенский трактир.

Из деревни доносится маршевая музыка. Мы попадаем в самый разгар небольшого шествия от одного края деревни до другого.

«Ты видишь, я тоже участвую в демонстрации», – говорит мой сын.

«Но здесь это забава».

Мой сын пьёт свое пиво, я наслаждаюсь кофе. Тимм думает вслух:

«Чем могут заниматься сейчас мои приятели?»

Ловлю себя на мысли: теперь ты, наверно, злишься, что не поехал.

Градус вокруг нас начинает подниматься, за соседними столами начали рассуждать, что для некоторых людей 1 мая не красный, а синий.

Тимм выражается так: «Они уже хватили лишку».

И так: «Этот уже точно пьян в стельку».

Лозунги есть даже в нашей маленькой общине. Я спрашиваю себя: что было бы написано на транспарантах, если бы каждый смог сформулировать свою собственную мысль? Кто читает лозунги? Кто оплачивает их?

Перед памятником павшим воинам можно прочитать: САЛЮТ СТРОИТЕЛЯМ СОЦИАЛИЗМА.

Кто кого здесь приветствует?

Нет такого старого жеребца, который ни разу не заржал бы в мае. Я вижу молодую девушку с длинными, чёрными волосами; пылкий взгляд; фигура, как у настоящей танцовщицы. Она, должно быть, нездешняя, во всяком случае, не из деревни.

Я стою как вкопанный, пристально смотрю. Тимм толкает меня вперёд: «Эй, я здесь». Луна играет в прятки. Ветер снует за ней, от облака к облаку.

Вечером по телевизору «Актуальная камера». Больше сорока минут показывают шествия демонстраций, трибуны и лица ведущих политиков. Не замечают ли ответственные лица, что они надоедают народу такими передачами?

В лесу нарубили бревен для овечьего загона.

На улице молодой человек с плеером. Это устройство позволяет ещё больше эмигрировать в себя. Удивительно, сколько изобретательности проявил человек, чтобы действовать против своей природы.

Весна – всё вытягивается, всё расправляется, всё набирает цвет. Деревья и кустарники поют. Птицы заняты постройкой гнёзд, насиживанием. На полях шум машин, которые сеют, ухаживают за посеянным, удобряют. Вода в золлях[39] приходит в движение от лягушачьих лапок, голубое небо пробуждается от трещащего щёлканья клюва аиста.

И каждый из нас оказывается внутри процесса обновления и преобразования. Починить забор, побелить стены дома, сжечь сухую траву. Г. сеет семена цветов на только что вскопанных клумбах. Тимм моет велосипед. Нашу работу сопровождает громкая музыка. У всех на лицах солнце.

В живой изгороди бузины крики чёрного дрозда: тикс-тикс-тактак-так. Я выбираюсь из шезлонга и прокрадываюсь к кустам, которые полные достоинства носят платье из молоденькой листвы.

Осторожно раздвигаю ветви. Недалеко от подрезанного вишнёвого дерева с размалеванным кончиком хвоста – Мулли. Натянутая, как тетива лука, она присела среди гущи зеленой крапивы и глазеет на крону дерева. Я наклоняюсь за камнем, бросаю и ругаюсь. Тимм наблюдает за мной и кричит: «Ты хочешь отучить кошку быть кошкой?»

Мои глупые овцы. Весь день я уплотнял решетчатый забор. Несмотря на это, ягнята снова бегают снаружи по высокой траве. Мои умные овцы.

Тимм возвращается из города, открывает, усмехаясь, пластмассовый пакет и выпускает молоденькую чёрную кошку.

Я ворчу: «У нас что, их не хватает?»

Мой сын гладит кота, которого называет рысью, поворачивает физиономию зверя ко мне и говорит: «Вот тот злой дядя не любит тебя».

Письмо с просьбой провести молодёжное посвящение. Для этой цели ровно три страницы указаний, что должна эта речь в себе содержать. Я отказываюсь; у меня существуют запреты на выражение предписанных мыслей.

Осенние хлопоты вознаграждены; все посаженные розы принялись.

Я мою посуду. Тимм сидит за столом и дремлет. Я громыхаю кастрюлями, кладу перед ним сухое посудное полотенце. Он не реагирует. Вздыхая, я ставлю посуду в шкаф.

Мой сын: «Уж мог бы что-нибудь сказать».

«У тебя глаза вроде на месте».

На что находчивый парень: «Я подумал, что это доставляет тебе удовольствие».

Лежал на солнце, уснул. Солнечный ожог.

Майская гроза. Молодые листики салата, рассада красной свеклы, ростки астр – всё полегло или изрешечено. Там, где я сгребал, копал, полол пырей, поливал, град уничтожил всё, что солнце ласково гладило. Я чувствую, что скручиваюсь в майской прохладе, как осенний лист.

Стригаль овец из Цикхузена, Герхард В. Этот маленький, щуплый мужчина, напрягая лоб, хватает барана и зажимает его между ногами. Пауль брыкается и бодается рогами. Герхард связывает ему ноги и усаживается с ножницами.

Ручей пушистой шерсти. От вида голого животного мне становится зябко; я иду в дом и натягиваю шерстяной пуловер.

Недалеко от бараньей цирюльни в траве на корточках сидит мой сын и отбивает косу. Герхард даёт ему несколько советов.

«Средневековая работа», – говорит Тимм.

«Учиться никогда не поздно», – отвечает тот.

Шепча, он признается мне, что много лет назад думал так же; будучи девятнадцатилетним, он считал всех тридцатилетних стариками, а сорокалетних покойниками.

Тимм пробует отбитую косу: «Достаточно!»

А потом: «Только представь себе, этим раньше вспарывали себе животы».

Тимм о старом мужчине: «У него уже кладбищенская земля сыплется из карманов брюк».