Майк Олдфилд в кресле-качалке. Записки отца

Могила собаки под молодым вишнёвым деревом. Тимм прикатил на это место большой камень с поля.

«От кабанов».

Тимм рубит деревянную доску, устанавливает; там написано: СОБАКА, ЗАРАЖЁННАЯ БЕШЕНСТВОМ НЕ ТРОГАТЬ!

Теперь обстоятельная надпись бросается мне в глаза. Я спрашиваю моего сына, не мог бы он обозначить это попроще, покороче. Ответ: Опасность угрозы бешенства.

Почему он не написал так – не отвечает. Писать, кажется, для него труднее, чем говорить. Я вспоминаю, как в один зимний день на одной садовой калитке прочитал: звонковое устройство нарушено – пожалуйста, кричите! Почему хозяин дома не написал: звонок сломан?

Чиновник в своей записанной на бумагу речи: «При осуществлении выполнения плана…»

Когда я заостряю его внимание на этом, он говорит, что это означает: «Мы выполнили план».

Утро субботы. Поездка в Любсторф к Вольфгангу Г., он торгует лесом. И ратует за защиту окружающей среды в нашей области. (За глаза я называю его: сенатор окружающей среды Любсторфа). Этот друг со спокойным брюшком и лукавыми глазами смастерил к зиме скворечники; я должен получить некоторые из них для своего сада.

Субботнее утро греется на солнце в своем влажном облачении из росы. Уличные деревья, в основном липы и каштаны, робко набирают зелень. Загадка: сколько зелени на них будет?

Начинается великое переселение на дачи. Навстречу мне катится машина за машиной, многие с прицепами. На них стройматериалы, бетономешалки, мебель. Великое отступление в империю «Я» на ближайшие сорок восемь часов… Обуреваемые страстным желанием творчества наконец-то выходят на строительные леса, садовые клумбы.

Колышущаяся, обласканная ветром рожь. С грустью вспоминаю я о своём детстве, о полях за деревней, в которых сегодня взрываются учебные снаряды советских танковых орудий. Полотенца, которые можно было заказать только в обмен на картофель и рожь; вспоминаю безмятежные прогулки с отцом и матерью по узким проселочным дорогам. Как бы хотелось мне ещё раз пройтись со своими стариками по позолоченному одуванчиками склону к сосновому бору, как бы хотелось…

Вершины холмов – будто причёсанные, после того как над ними протащились восьмиплуговые тракторы.

Моего друга Вольфганга, конечно, нет дома.

«Где еще ему быть? – говорит небольшого роста, пухленькая, любезная жена. – Он собирался туда, к вам, сосчитать какие-то нормы каких-то мест выведения птенцов». Вокруг Дриспета с полудюжины улиц должны были бы носить имя этого человека. По его инициативе все они были засажены деревьями. Когда в прошлом году весенняя засуха истощила молодые липы и рябины, он привел в движение водовоз кооператива и ездил по деревне от дома к дому, чтобы найти мужчин, которые помогут полить деревья.

Чашка кофе, пятнадцать радушных минут и двенадцать скворечников – доход этого солнечного утра.

Пять мест для выведения птенцов я вешаю в своем саду, остальные уношу на болото. Сумерки ткут ему серую рубашку. Насвистывая, я направляюсь вдоль пастбища, к Олл Муур. Жаворонок выводит трели солнцу в постель. Мой взор устремляется вслед за безмятежной песней жаворонка.

Я спотыкаюсь.

Старый пограничный камень.

Пограничный камень – предупреждающий знак: здесь начинаются мои владения! Пограничные знаки – порой непреодолимые барьеры ненависти, раздора, презрения.

Резкая перемена погоды. Ломит кости. Я попросил моего сына взрыхлить последние клумбы многолетников. Теперь я вижу, что он перепахал немного.

«Сойдет и так».

Я указываю на коричнево-зелёные верхушки пырея, дерзко взошедшие из земли.

«Нет пользы сгребать там, где надо мотыжить».

Сегодня я остановился у ручья и с изумлением прошептал: как он чист!

Восхищение самцом воробья; он может ЭТО двенадцать раз подряд.

Ветер в небе заставляет тянуться хор облаков. Боязливо тихо пробуют они первый куплет их песни о дожде. Солист в хоре: восторженный чёрный дрозд. Ветер шел с северо-востока. Теперь он дует с юга. Откуда бы он ни взялся – прекрасная берёза должна перед ним склониться.

Размышление: что, если я не смогу больше двигаться? Найдется ли у кого-то из моих детей для меня время? Наверное, нелепая мысль, когда родители от своих отпрысков ожидают благодарности.

Новая мусорная яма. Мы откопали её между кустами бузины у западного фронтона дома. При этом мы наткнулись лопатой на ржавый ствол пистолета; «Люгер Р-08» с последней войны. Собственно, куда только не ступал сапог немецкого солдата? Кто мог бросить сюда пистолет? Дезертир? Уносящий ноги от Красной Армии, как когда-то это делал я, бросив оружие в озеро под Цербстом?

Мой сын рассматривает пистолет с обычным любопытством.

Позже: Тимм отчистил ржавчину с пистолета и прошелся по нему зеленой эмалевой краской.

«Для нашего музея на стене дома».

Здесь уже висят: подковы, лемех, борона, цепи, тяговые крюки, вилка для уборки свеклы.

«И снова запустили космический корабль».

«Если я не сижу в нём, то мне это не интересно».

Позже: «А когда, собственно, в первый раз туда поднялись?»

«В октябре пятьдесят седьмого».

«А Гагарин?»

«В апреле шестьдесят первого; я как раз был в Москве».