Майкл Джексон. Жизнь короля

Когда я пробирался сквозь толпу, чтобы сделать съемку в другом месте, ко мне подошла совершенно незнакомая женщина, схватила меня за руку и притянула к себе, чтобы убедиться, что я слышу ее в этой какофонии. «О нет, – сказала она, ее глаза расширились от тревоги, – что, если он действительно невиновен?» Казалось, мысль только что осенила ее, и ей нужно было немедленно поделиться, а я просто оказался рядом. «После всего, что произошло, – продолжила моя случайная собеседница, – что, если он действительно невиновен?» Когда я посмотрел на изумленное выражение ее лица, то почувствовал, как холодок пробежал по моему позвоночнику, и я подумал про себя: «О боже! Что, если он действительно невиновен?»

Последствия

Бахрейн – место, где трудно находиться летом. Пустыня покрывает большую часть из тридцати островов, составляющих страну, а в августе здесь настолько жарко, влажно и мерзко, что температура регулярно превышает 110 градусов по Фаренгейту (43 градуса по Цельсию). Но отдаленная страна имеет одну привлекательную черту. Это идеальное место для человека с проблемами, чтобы спрятаться от переживаний. Может быть, поэтому именно там, в Персидском заливе, Майкл Джексон искал убежища после суда.

В августе 2005 года Майклу исполнилось сорок семь лет. Он был свободен. Но, по правде говоря, его проблемы не закончились. Вовсе не наслаждаясь независимостью, артист погрузился в глубокую депрессию, страдая от приступов паники и бессонницы, последствий судебного процесса. Он отказывался говорить о пережитом. Не считал, что добился «победы», за которую боролись его друзья и поклонники. После приговора поп-звезда практически исчезла из поля зрения публики. Не было ни вечеринок, ни триумфальных пресс-конференций. Честно говоря, Майкл находился не в том состоянии, чтобы праздновать. Он был слишком болен. A через несколько дней после вынесения приговора попал в больницу в Санта-Барбары, чтобы пройти курс лечения от истощения и обезвоживания. Вскоре после того, как его выписали, артист уехал, покинув Неверленд, и больше туда не вернулся.

«Он полностью уединился, – сказал мне источник, близкий к Джексону, – поскольку был подавлен, тревожен, не мог есть и спать. Майкл почти потерял все: свободу, семью, карьеру. Подобные вещи ни для кого не проходят просто так. Он сказал мне: „До сих пор я просыпаюсь расстроенным и напуганным до смерти, и мне требуется полчаса, чтобы вспомнить, что все закончилось”».

Единственный человек, с которым мужчина виделся в течение нескольких недель после суда, кроме его детей и их няни Грейс Рварамба, был психотерапевт. Впервые в жизни Джексон решил обратиться за помощью. Это был определенно шаг в правильном направлении. Он знал, что ему нужна помощь, что, возможно, являлось признаком роста, ведь Майкл действительно обратился за помощью, вместо того чтобы игнорировать признаки болезни. «Он чувствовал себя жертвой Гэвина, интриганов Арвизо, а также окружного прокурора Санта-Барбары, Томаса Снеддона, – утверждал человек из окружения артиста. – Ему было трудно преодолеть ярость, которую он испытывает из-за случившейся ситуации. Однажды он сказал мне: „Господи, прости меня и не говори Кэтрин, что я когда-либо говорил такое, но я ненавижу этого ребенка. Я так ненавижу его””. Потом, я помню, он посмотрел на меня на мгновение и добавил: „Часть меня думает: нет, это неправильно, ты не должен ненавидеть. Но потом я думаю, что ничего не могу поделать. Я ненавижу парня за то, что он сделал со мной. Мой психотерапевт говорит мне, что я должен быть честен с собой и чувствовать то, что чувствую, а не подавлять это, как обычно. А я чувствую, что ненавижу ребенка. Ненавижу”».

Судя по описанию, то, что испытывал Джексон, было похоже на посттравматический стрессовый синдром. Его мучили постоянные кошмары, связанные с судебным процессом, он проигрывал в своей голове яркие улики против него, показания многочисленных свидетелей, демонстрацию порнографии, показанной присяжным, и муки и страдания на лице его матери. Это было самое ужасное, что когда-либо случалось с ним, и он чувствовал, как будто с него сняли кожу, и, если такое вообще возможно, еще более сильное одиночество.