Майн кайф

А так как она регулярно, раз в год, уходила замуж, причём супруга не приводя домой, мы каждый раз расширяли свою семью стандартной комплектации на пять-шесть, а то и больше членов, то и детей: ВО.

Муж… да уж… но и жена – тоже на…

Она умела читать и считать. Правда, у неё в мыслях была одна цифра СЕМЬ, с буквами Я, Ю, И, Е.

Что означало: в семью, семье…

Супруг, конечно же, был не один, потому что и до переезда она регулярно выпаивала молодую поросль.

И мне приходилось быть повитухом, принимая роды, вести подсчёт новорождённых и, соблюдая демократические принципы, строго следить за тем, чтобы самые слабые тоже непременно получили доступ к положенной пайке.

Но котята, подрастая, видимо, отвечая на вызовы дерзких мышат, покидали нас, переселяясь в другие дома, как новобранцы-новобратцы на службу Родине, распищавшись на первый – второй.

Безумству храбрых – мы спесним песню.

И Марфа, погрустив, конечно, остаток года, тщательно расчесав свою шёрстку шершавым языком, особенно то место, где у невесты помещается фата, снова покидала нас на время.

И возвращалась с горящими глазами, как девушки, которые прибегают после встречи с молодыми людьми к маме и, тараторя, начинают рассказывать, каким образом произошла встреча, как он посмотрел и что мяукнул.

И что он, самый замечательный, и на этот раз уж точно породистый.

Хотя тот, в прошлом году, хоть и не мог похвастать происхождением, но харизматичен был выше крыши.

Именно там он и встретился.

И был, конечно же, уважаем даже в мышанстве, признававшем его высокую разрядную квалификацию.

Север тогда звал людей труда с прирождённым инстинктом мастерства.

С Марфой у меня связан и один из самых трагичных эпизодов жизни.

Я хорошо помню тот масштаб горя, который обрушился на меня ещё в мелкооптовом возрасте, думаю, что в трёхлетнем.

В один из погожих дней бабуля устроила стирку белья во дворе. И не мудрено, что наша Марфа не смогла уследить за всем своим выводком.

Один из котят заполз в кучку грязного белья, и этот лабиринт оказался для него первым и последним.

Я не помнил себя от горя. В памяти остался фрагмент изображения солнечного двора из-под деревянного крыльца, куда я забился и громко плакал. Простыни полотнищами траурных знамен стелились до земли.

Я моревал слёзное море, спрятавшись в ущелье крыльца на берегу горя.

Это был первый опыт переживания ухода живого существа из жизни, которую мы с ним получили в пользование совсем недавно, а оно не сумело ею воспользоваться.

Вот ещё пару впечатлений прямиком из детства. По посёлку тогда ходило, давя в маленьких людях спокойство, само это взрослое, большое и ужасное слово.

И было страшно вдвойне, когда оно наступало на тебя одного, в тишине ночи. И ты просыпался и не мог заснуть, пока не перебирался под бок к бабушке. Правда, сам источник этого страха на деле был просто маленьким настоящим медвежонком.

В вольерчике для собак, на цепи в будке. Собаки разведены, как караул, по разные стороны.

Местные охотники после удачного вояжа в тайгу взяли с собой сироту. И временно определили ему постой с теми, кто помогал отнять у него мать.

Очень рано он лишился медвенежности или, точнее, материнской медвеженственности.

Но при нём уже была медвежесть.

И надо сказать, трусом не был этот маленький потапыч, и, насколько ему позволяла цепь, шёл в рукопашную с соперником.

Но лапки у него ещё были коротки.

Хотя некоторые из собак боязливо жались к забору, а нас отбрасывало назад, волна любопытства тут же прикатывала наши разноцветные бусины глаз к береговой линии события.

Помню, что к той изгороди сбежался весь наш кадровый состав мальчишек и девчонок и торч наших физиономий из глазниц ограждений продолжался часами, с перерывами на приём пищи.

Не помню я, что случилось дальше с жителем тайги, но и у меня закончился вскоре период "дикой" жизни.

Уплыли вёсны – в уключинах вёслы. Вылазки из отчего дома на все четыре и куда желаешь сменились на одну обязательную – в школу.

По тротуарам, которые представляли из себя два рядком положенных бревна и сшитых поперёк досками, нужно было дойти до неё очень аккуратно, потому что любое отклонение от маршрута грозило грязью. В обычное время нашей бабуле стирки было, как пятилеток всему народу. А ведь их ещё пытались выполнить в три года. И ладно бы потом два отдохнули…

И помню бабушкины просьбы, обращённые к нам: вы хоть в лыву не лезьте.

А как можно было пройти мимо лужи, если чуть ли не по самой кромочке сапог вода? По мели, конечно, тоже можно и нужно было: головастиков в ней хозяйничала тьма… исчерня чёрных.

К школе я, в отличие от младшего брата, относился серьёзно.

Тот, год спустя после первой же пробы первого класса, демонстративно забросил дома портфель в угол. И сразу всех оповестил, что это скучное занятие и ему там не интересно.

А мне приходилось в этом плане посложнее: я не мог тогда позволить себе несерьёзного отношения к делу в силу врождённого чувства ответственности.