Майор Русо Бланко. Русские хроники парагвайской войны

Продвигались медленно. Сельва становилась всё гуще, а невероятная жара и запредельная влажность уже к полудню лишали сил. Густой лес окутывал многослойным зелёным одеялом из травы, кустарников и разноярусных деревьев, покрытых мхом и украшенных яркими цветами. Лианы толщиной в руку и ползучие колючки опутывали стволы, поднимаясь до самых крон. Идти было тяжёло ещё и от того, что почва представляла собой многослойный пирог из опавших листьев, отмерших веток и сгнивших стволов поваленных деревьев. Лишайники, грибы и мох под ногами, как японский бонсай, создавали ещё одну, миниатюрную сельву, видимую во всём многообразии красок и форм только в лучах солнца, редко пробивавшихся до самой земли. Золотисто-белые штрихи на мгновение ослепляли и отвлекали от необходимости постоянно смотреть перед собой, чтобы не зацепиться за лианы, не споткнуться о торчащий из земли корень и не столкнуться с удавом, свисающим с ветвей. Весь этот немой растительный мир озвучивался криками обезьян, мяуканием пум, шипением удавов, рычанием ягуаров и щебетанием десятков видов птиц. А пархающие бабочки, куда-то спешащие жуки и застывшие на струнах пауки создавали иллюзию гигантского инсектария, в котором люди были совершенно чужими существами.

С каждым днём экспедиция проходила всё меньшее расстояние. Воду в бурдюках берегли на крайний случай, а жажду утоляли мясистыми корневищами иби-а и длинными колючими листьями карагуаты. В них после дождей скапливалась вода.

Первая ночь запомнилась навсегда. На смоляном безлунном небе звёзды мерцали ярко, как алмазы на чёрном бархате. Казались такими близкими, что можно рукой достать, но совершенно не освещали окрестность. Темнота была такая, что не разглядеть руку, протянутую к звёздам. Но для индейцев это была привычная среда – они ориентировались по звукам и запахам.

Русские и парагвайцы долго не могли заснуть: ухали совы, оркестром стрекотали насекомые, светились глаза хищников. Вокруг постоянно что-то двигалось, ползало, шуршало и рычало. Даже ночью сельва продолжала жить своей дикой жизнью. Но главной опасностью были канибалы морос, кочевавшие в этих местах. К счастью, пока не было признаков их присутствия.

Вечером у костра Беляев и Экштейн-Дмитриев пели русские народные песни, а Орефьев-Серебряков исполнял арии из опер. Однажды решил спать подальше от лагеря. Индейцы предупредили, что это опасно – могли напасть ягуары. Но гордый казак только отмахнулся. А утром, увидев под гамаком следы хищников, испугался и более не испытывал судьбу.

Следующей ночью проснулись от диких криков индейцев. Вокруг лагеря горели кусты. Со всех сторон надвигался красно-чёрный ковёр из пламени и дыма, непрерывно издавая сводящий с ума чавкающий звук, как будто исполинский кабан надвигался из чащи, предвкушая обильную добычу. Это тысячи гигантских чёрных муравьёв спасались от огня, сметая всё на своём пути. Чимакоко заставили всех забраться на деревья, а полчища муравьёв уничтожили даже костёр. Утром индейцы сказали, что Питиантута переводится как ‘озеро покинутого муравейника’.

Через месяц стала заканчиваться провизия и совсем не осталось спичек. Огонь пришлось добывать с помощью увеличительного стекла. Непроходимая сельва сменилась саванной, но идти легче не стало – густая трава росла по пояс и кишела змеями. Орефьев-Серебряков подстрелил метрового каскабеля, но Сагьер запретил приближаться к трупу. Сам отрубил голову и закопал – яд даже мёртвого каскабеля был смертельно опасен.

К концу февраля осталось только два килограмма сухого мяса, мука, восемь килограмм сахара, десять банок сгущёнки, сто двадцать галет, чай йерба-мате и последний пакет какао. А чтобы добраться до озера предстояло преодолеть горную цепь шириной в двадцать километров. Начали охотиться и питаться молодыми побегами пальм, напоминавшими по вкусу капусту. По пути попадались деревья кебрачо, в дуплах которых находили дикий мёд. Но тут обнаружилась новая беда: русские и парагвайцы не брились уже два месяца и обросли бородами, на которых мёд затвердевал как камень, привлекая мух, а лишней воды, чтобы помыться, не было. Только через два дня вышли к лагуне размером с огромную лужу и промыли бороды.

Экспедицию догнали давние друзья Беляева – двадцать чимакоков с вождём Шиди. Бронзовокожие, почти обнажённые, с раскрашенными телами и лицами. Шиди поспешил на помощь, как только узнал, что генерал нанял проводников из его племени. Экспедиция стала продвигаться быстрее и вскоре добрались до лагуны Орнамета.

До Питиантуты оставалось всего лишь несколько дней пути, но тут у Орефьева-Серебрякова обнаружились признаки цинги: хроническая усталость, боль в ногах, закровоточили дёсна. Чимакоко тоже начали уставать, так как всё время шли пешком и отказывались садиться на мулов, считая их своими друзьями. Беляев решил отправить больного обратно вместе с парагвайцами и чимакоко и продвигаться дальше малой группой – меньше шансов быть обнаруженными морос. Экспедицию продолжили только шестеро: сам генерал, Экштейн-Дмитриев и три индейца с вождём Шиди.