Майор Вихрь

Я натыкаюсь на труп, который валяется у обочины. Становлюсь на колени и среди грохота взрывов, лязгая зубами и плача от счастья, раздеваю мертвеца, натягиваю на себя его одежонку — сапоги мне малы, шапка тоже не лезет — и, согнувшись в три погибели, чешу что есть сил к лесу».

«Что есть поляк?»

Трауб зашел к Тромпчинскому вечером, когда отгорел красный, поразительной красоты закат. Старика не было. Юзеф сидел в темной комнате и при свече играл Шопена. Лицо его, выхваченное из темноты зыбким светом свечи, было словно выполненным в черно-белой линогравюре.

— Вы любите только Шопена? Кажется, вы никогда никого другого не играете.

— Шопена я люблю больше остальных.

— Этим проявляете польский патриотизм?

— Ну, этим патриотизм не выявишь...

— Слушайте, Тромпчинский, отчего вы рискуете так говорить с немцем?

— Потому что вы интеллигентный человек.

— Но я немец.

— Именно. Интеллигентный немец.

— А мало ли интеллигентных немцев доносит в гестапо?

— Интеллигентных? Ни один. Интеллигент не способен на доносительство.

— У вас старые представления об интеллигенции.

— Старых представлений не бывает.

— Занятный вы экземпляр, Юзеф. Я записывал кое-какие ваши мысли. Вы никогда не сможете стать творческим человеком, потому что над вами довлеет логика.

— А что вы такой встрепанный, милый мой вражеский журналист?

— Заметно?

— Очень.

— Иногда я начинаю глохнуть от ненависти к происходящему, а потом тупею из-за своей трусости. Нас всех они сделали трусами, презренными трусами, понимаете?

— Ну, полно, Трауб. Человека нельзя сделать трусом, если он им не был.

— Э, перестаньте. Не будьте только пророком. У нас их хватает без вас. Можно, все можно. Человек позволяет делать с собой все, что угодно. Он поддается дрессировке лучше, чем обезьяна.

— Что случилось, Трауб? Я вижу, вы не в своей тарелке.

— Вы как-то просили меня достать вам бумаги...

— Ну?

— Да нет... Ничего не обещаю, не люблю ничего обещать. Обещание — это проявление кабалы. Словом, если у меня что-либо получится, я постараюсь помочь вам... Вот, поглядите, — сказал он и положил перед Юзефом листовку, отпечатанную в Берлине.