Макамы

Послушай рассказ удивительный мой —
И ты посмеешься, поплачешь со мной.
В натуре моей и черты нет плохой,
Зато добродетелей в ней — целый рой!
Мой род — гассаниды[66] — прославлен судьбой,
А славный Серудж — это край мой родной.
Богатство мое — не мешок золотой,
А звонкие рифмы, что льются рекой.
Я в бездну наук погружен с головой,
Такая работа — не хуже другой.
И, словно ныряльщик в пучине морской,
Ловлю я жемчужины в речи людской.
Я рву красноречия плод наливной
(Другие — лишь хворост ломают сухой).
И слов серебро под искусной рукой
Горит, словно солнечный луч золотой.
Когда-то талант сочинительский мой
Вознес меня так высоко над толпой:
Подарки текли изобильной струей,
Я дар отвергал, если он небольшой.
Сегодня талант уж не ценится мой:
На рынке поэзии полный застой,
А слава певца — это звук лишь пустой —
Никто не желает и знаться с тобой!
Теперь от поэта бездельник любой,
Как будто от падали смрадной, гнилой,
Лицо отвращает, идет стороной.
Смутился мой ум от напасти такой —
Окутала ночь меня тьмою густой.
Теперь во мне нет уже силы былой —
Тоска и заботы владеют душой,
И тело истерзано злой нищетой.
Печальный, бреду я постыдной стезей —
Ведь я обездолен неправой судьбой.
И все, до последней подстилки худой,
Я продал — и сплю, укрываясь полой.
Долги мою шею стянули петлей —
Не вырваться мне из петли роковой.
Измучил однажды нас голод лихой:
Пять дней — и ни крошки во рту ни одной!
Тогда подсказал мне желудок пустой:
«Приданое — где еще выход иной?»
Но сердце так мучилось горькой виной,
Глаза увлажнялись горючей слезой.
Я все продавал по согласью с женой,
Чтоб гнев не гремел над моей головой.
Она же — ты видишь — грозит мне войной,
Как будто поверила мысли пустой,
Что долг мой — нанизывать жемчуг простой.
Иль думает, что пред отцом и родней
Бахвалился слов я обманной игрой?
Аллахом клянусь я и Каабой святой,
Куда караваны стремятся чредой:
Обман мне противен, натуре прямой,
С женою лукавить — обычай не мой!
Перо неразлучно с моею рукой,
Я с детства не ведал работы иной.
Перо и бумага дружили со мной.
Не бисер низал я, не жемчуг морской —
Я рифмой вязал стих звенящий, тугой.
Я хлеб добывал не работой ручной,
А мыслью, ума преискусной игрой.
Правдиво я все изложил пред тобой —
Суди, как подскажет твой разум благой.

Старик, опустив лукавый взор, вывел в стихах последний узор. Тут судья обратился к его жене: