Макамы

Я в разные страны
Водил караваны
В пустынях песчаных
Без пищи и сна,

Скитался в морях я,
Скакал на конях я,
Бродяжил в степях я,
А цель все одна —

Не богу молиться,
А страстью упиться,
Кутить, веселиться,
Напиться вина!

Для чувств многоводья
Спустил я поводья,
Мой дом, все угодья —
Разгулью цена!

И ради стремленья
Ловить наслажденья
Испил униженья
Я чашу сполна,

Но в хитрых уловках
Добыл я сноровку:
Дурачу всех ловко
И пью допьяна!

Не будь ты жестоким,
Оставь все упреки,
Морали уроки —
Ведь правда ясна:

Вино исцеляет
И дух укрепляет,
Печаль изгоняет,
Как зиму весна.

Коль старец почтенный
Грешит откровенно —
Пусть будет блаженна
Его седина!

Влюбленный и страстный,
Ты имя прекрасной
Скрываешь напрасно —
Пусть тайна видна!

И пламя в бокале
Зажечь не пора ли,
Коль светом печали
Душа зажжена?

Тоска твоя сгинет,
Уныние минет
И горе отхлынет
За кубком вина.

Тот кубок вечерний
Серебряной черни
Нальет виночерпий
С лицом как луна.

Мелодия песни
Звенит все чудесней,
Веселия вестник
Для сердца она.

Послушай совета:
На старость не сетуй,
Целуй до рассвета
Красавца спьяна.

В безумном влеченье
Отбрось угрызенья —
Любовь к наслажденьям
Нам свыше дана.

Оплошность приметив,
Раскидывай сети —
Любому на свете
Добыча нужна!

Будь ласков с друзьями,
Осыпь их дарами,
Пусть жизнь их благами
До края полна!

Со скрягой не знайся,
До смерти не кайся,
Копить не старайся —
Ведь жадность бедна!

Я сказал:

— Прекрасны твои стихи, зато ужасны твои грехи! Ради Аллаха, скажи, какого ты роду и племени — у меня об этом гадать нет ни уменья, ни времени. Он ответил:

— Тайну свою я не хочу открывать, могу о себе лишь намеком сказать:

Узнай: я чудо всех времен,
Дивятся мне со всех сторон.
Средь мусульман и христиан
Творить я хитрости рожден.
Но я — оборванный бедняк,
Семьей большой обременен.
Я сын злосчастья и нужды,
Судьбой гоним и утеснен.
Меня ли можно упрекать,
Когда хитрить я принужден?

Говорит рассказчик:

— Тут я понял, что предо мной Абу Зейд, грешник и искуситель, благородных седин чернитель. Огорчило меня его порочное поведение, и я сказал языком презрения:

— О шейх! Позорно твое безрассудство! Не пора ли бросить такое беспутство?

Он что-то сердито проворчал, слегка призадумался, потом сказал:

— Не для попреков нам ночь дана, а для веселия и вина! Давай до утра отложим споры, тогда я послушаю твои укоры.

Я решил, что с пьяным не стоит вздорить — лучше уйти и не спорить. Не надеясь, что Абу Зейд выполнит обещание, провел я ночь, надев одежды раскаянья: видно, входить мне было не надо в обитель детища винограда! И я Аллаху пообещал стопы туда больше не направлять — хотя бы за это мне предложили халифом[87] стать! Я поклялся ни разу больше не видеть вина и как его пьют — даже если за это мне юность вернут! Затем мы пустились в путь на верблюдицах утром рано и оставили Абу Зейда в объятьях шайтана.

Перевод А. Долининой

Багдадская макама (тринадцатая)

Рассказывал аль-Харис ибн Хаммам:

— В Багдаде[88] бог дал мне добрых друзей — искусных поэтов тесный кружок; на славном ристалище стихотворства никто состязаться с ними не мог.