Макамы

Раз мы сидели на берегу, беседуя всласть; наша речь, словно струи Тигра[89], свободно лилась, и слов причудливо вытканный ряд благоуханием мог посрамить цветов аромат. Но к полудню источники мудрости оскудели, и тела и души на покой захотели. Вдруг мы увидели, что старуха какая-то направляется к нам бегом — словно добрый конь, не сдерживаемый седоком. А за собой тащит она толпу детей, изможденных и грязных, как будто птенцов неоперенных, слабых и несуразных. Видно, нашла она, кого искала, ибо тут же к нам подбежала и сказала:

— Да благословит Аллах благодетелей, благородных радетелей! Вы — прибежище надежд бедняков, защитники вдов и немощных стариков! Знайте, что я из знатного рода, что предки мои были первыми среди своего народа: без их приказа не ступала нога, без их повеления не тянулась рука. Но рок злосчастный близких моих погубил, печень и сердце мне на куски разрубил. Мы были высокими, а стали низкими. Были для всех любимыми — стали всем ненавистными. Покинули нас слуги, оставили нас друзья и подруги. Золото наше утекло, спокойствие прочь ушло, опустела рука наша правая, ослабела рука наша левая. Опоры семьи обрушились, стада верблюдов повывелись. Серым стал для нас мир зеленый, отвернулся от нас динар желтый, почернели дни наши белые, побелели волосы черные, побледнело над нами небо синее, показалась смерть кроваво-красная[90].

Посмотрите на этих детей, какова их злая судьба — об этом сразу расскажут их бледность и худоба! Ложка похлебки да самая жалкая одежонка — что еще нужно голодному и оборванному ребенку? Но не могу я просить подаяния, честью своей пренебречь — клянусь, я скорее готова в могилу лечь! Однако я вижу: передо мной благородные люди; верю я, что от вас мое спасенье прибудет. Душа подсказывает мне точно: ваши руки — милостей верный источник. Пусть Аллах никогда не пошлет унижения тому, кто поможет нам в горестном положении, кто веки скупости плотно закрыл и взором щедрости нас одарил!

Говорит аль-Харис ибн Хаммам:

— Красноречием этой старухи мы были поражены, красотой оборотов восхищены. И сказали ей:

— Пленила нас твоя речь. А сумеешь ты эти жалобы в одежду стихов облечь?

Она отвечала:

— Зря не буду хвалиться, сами увидите — мои стихи из камня слезы заставят литься.

Мы обещали за стихи ее одарить и, как верные равии[91], их в памяти сохранить. Но старуха сказала, тряхнув перед нами разорванным рукавом:

— Сперва на одежду мою взгляните, а стихи вам будут потом.

Затем продекламировала:

Я слезно буду господу молиться,
Просить за нас, несчастных, заступиться.
Со всех сторон теснят нас беды злые,
Нарушив милосердия границы.
А прежде тронуть нас они не смели,
Шли мимо, отворачивая лица.
Текла рекой широкой наша слава,
Семьи знатнее не было в столице!
Когда поля от засухи скудели,
К нам люди шли голодной вереницей —
И ни один у нас не знал отказа:
Поесть давали вдоволь и налиться.
Огни горели для ночного гостя,
Не уставала щедрости десница.
Казалось, тот поток неиссякаем
Но рок велел ему остановиться:
Ведь вместо тех, кто нам служил опорой,
Нас окружили скорбные гробницы.
И мне пришлось покинуть дом высокий,
В низине, в жалкой хижине ютиться.
Верблюда нет, чтоб погрузить поклажу,
Сама должна я с ношею тащиться.
Птенцы мои в лишеньях изнывают,
Мольбы их день и ночь готовы литься.
Аллах, целитель мудрый всех изломов,
Хранитель добрый самой малой птицы!
Пошли нам в помощь доблестного мужа,
В чьем сердце нет порока ни крупицы!
Пускай нам жгучий голод он погасит
Хоть коркой хлеба да глотком водицы!
О, кто развеять сможет наше горе —
Аллах ему воздаст за то сторицей!
Клянусь владыкой праведных и грешных,
Пред кем мы в Судный день должны явиться —
Лишь ради них, детей, я к вам взываю,
Мне было б легче целый век поститься!

Говорит рассказчик: