Макамы

Считают, что лучшего нет украшенья,
Чем знанья — плоды золотые ученья.
Но только богатых плоды эти красят —
Хозяев запрета, владык разрешенья,
А бедному лучше простая лепешка,
Чем слов удивительных хитросплетепье,
Чем званье писца иль ученого шейха —
Какое в словах бедняку утешенье?

Затем он сказал:

— Если ты не склонен мне верить и верность слов моих хочешь проверить, то пойдем со мной поскорее — тогда моя правота будет тебе видное.

Долго мы шли, наконец привела нас дорога к деревне бедной, убогой. Мы решили в эту деревню зайти, потому что наши запасы поистощились в пути. Когда добрели до стоянки мы караванной в поисках цели желанной, маленький мальчик нам попался навстречу; вязанка хвороста ему отягчала плечи. Абу Зейд поздоровался с ним учтиво, как с мусульманином взрослым, и пожелал обратиться к нему с вопросом. А мальчик призвал на нас божию благодать и приготовился отвечать.

Спросил Абу Зейд:

— Могу ли у вас купить за стихи я финики свежие или сухие?

Мальчик сказал ему в ответ:

— Клянусь Аллахом всевышним, нет!

Абу Зейд спросил:

— А за касыду[315] можно купить тарелку асыды[316]?

Мальчик сказал ему в ответ:

— Клянусь великим Аллахом, нет!

Абу Зейд спросил:

— А за сатиру — кусочек сыру?

Мальчик сказал ему в ответ:

— Где там, клянусь Аллахом, нет!

Абу Зейд спросил:

— А за песню хвалебную — лепешку хлебную?

Мальчик сказал ему в ответ:

— Аллах да простит тебя — конечно, нет!

Абу Зейд спросил:

— А за поучение — какого-нибудь печения?

Мальчик сказал ему в ответ:

— Да направит Аллах тебя — нет и нет!

Абу Зейд спросил:

— А взамен трактата ученого — гороху моченого?

Мальчик оказал ему в ответ:

— Помолчи и больше не спрашивай — нет!

Абу Зейд в вопросах своих изощрялся, разговором этим от души развлекался. А мальчик понял, что этот спор бесконечен, что противник его весьма учен и в ораторстве безупречен, тогда он сказал:

— Довольно, о шейх, показал ты свое красноречие. Хочешь — на все твои вопросы сразу отвечу я? В этой деревне ни хвалу не купят у тебя за халву, ни предсказанье судьбы за жареные бобы; здесь не продашь за оливки остроумия сливки, а рифм золотой песок — за мяса кусок. Будь ты самим Лукманом[317], здесь за мудрость твою не купишь барана, а красноречья река не даст тебе капли кислого молока!

Нынче перевелись острословия покровители, таланта щедрые одарители, тучи, которые дождь проливают, когда мудреца на пути встречают. И где теперь найдется султан, который за звонкую хвалу поэту подымет сан?! Для них литератор или поэт словно пастбище высохшее, где ни травинки нет; но если пастбище не орошается, то оно пропадает без пользы и в нем никто не нуждается. А знания, если богатством не подкрепляются, то они нелегко воспринимаются; их в голове у себя сохранять — словно камни большие в доме держать!

Кончив речь свою, мальчик заторопился, распрощался с с нами и прочь пустился. Абу Зейд сказал мне:

— Вот видишь, знанья — товар, не имеющий сбыта, друзьями прежними давно позабытый.

Мне пришлось поневоле согласиться с его рассуждением и признать правоту его мнения. Тогда он сказал:

— Оставим, друг мой, о поэзии спор, поведем о еде разговор. Не будем касаться предмета бесплодного — ведь сравненья и рифмы не насытят голодного! Как бы искру жизни нам сохранить и пожар внутри погасить?

Я ответил:

— Поводья в твоих руках. Действуй на собственный риск и страх.

Он предложил:

— Если б твой меч мы отдали в залог — обоих он нас прокормить бы мог. Подавай-ка его сюда — через минуту будет еда! Не подумавши ни о чем дурном, я его опоясал своим мечом. На верблюдицу он взобрался — и с честью и дружбой в тот миг распрощался. Долго пришлось мне Абу Зейда ждать; потом я пустился его догонять. Да напрасно! Поверив обманщику сгоряча, больше не видел я ни его, ни своего меча.

Перевод А. Долининой

Рамлийская макама (сорок пятая)

Рассказывал аль-Харис ибн Хаммам:

— Видывал я над своей головою разных стран небеса; отразились в зеркале моих странствий всех краев земных чудеса; в дальних местах опасность не раз мне грозила и, случалось, близкой казалась могила. Но сколько удивительного зато я узнал, сколько диковинного повидал. А самое памятное из приключений и самое забавное из развлечений случилось в городе Рамле[318] когда-то, у судьи, в доме большом и богатом.

Явился к судье ветхий старик в столь же ветхий плащ облаченный, а с ним молодая красотка — жалость внушал ее вид удрученный. И только старик рот собрался раскрыть, желая дело свое судье изложить, как красотка его перебила и сама вдруг дерзко заговорила. Без стыда и смущенья откинув с лица покрывало, она такие стихи сказала: