Макамы

О почтенный и мудрый рамлийский судья,
Пусть твоя справедливость отверзнет уста!
Муж не хочет свой долг предо мной выполнять:
Посещать не желает святые места!
Редко-редко ленивец отправится в хаджж —
Словно лишняя в том для него тягота.
Вслед за хаджжем бы сразу и умру свершить,
Как велит Абу Юсуф[319]

, да удаль не та!Между тем за собой я не знаю греха,
Незапятнана чести моей чистота,
Никогда я не смела перечить ему —
Без вины пропадает моя красота!
Прикажи ему истово долг выполнять,
Чтоб дождем изливалась его щедрота,
Или, ради Аллаха, ты нас разведи,
Пока я уж совсем не лишилась стыда!

Шейху судья сказал:

— Ты слыхал, в каком грехе она тебя обвиняет и какою карою угрожает? Сторонись порока и жену не мучай жестоко — берегись, как бы не поплатиться, если гнев ее огнем разгорится!

Голову шейх перед судьей склонил, и ключ красноречья его забил:

Мудрый кади[320]

, поверь, что за мной правота —Пусть вовек не иссякнет твоя доброта!
Я не думал любовь от жены отвращать —
Как и прежде, она в ноем сердце свята!
Но судьба за ударом наносит удар:
Мы лишились всего, и в дому пустота,
Ожерелья жены мне пришлось распродать —
В кандалы заковала меня нищета!
Был я нежен когда-то в любви, как узрит[321],
Страсть во мне возбуждала жены красота,
Но теперь я к ней руку страшусь протянуть,
Как аскет, для которого страсть — суета.
Я пахать бы не прочь, да посеять боюсь:
Сын родителей нищих — нагой сирота!
И за это не надо меня упрекать
Иль корить многословно: причина проста!

Женщина гневом запылала и в ответ закричала:

— Горе тебе, ты, дурья башка! Как от козла, от тебя ни шерсти, ни молока! Так ты оставляешь меня бесплодной, убоявшись смерти голодной?! Но ведь сказано — всякий рот себе пропитание непременно найдет. Потерял ты разум на старости лет: стрелы мечешь, а меткости нет. Притупилось твое соображенье, и стал ты жене доставлять одни огорченья.

Кади сказал ей:

— Ну, говорунья, доведись тебе в споре состязаться с самой Хансой[322], поле битвы осталось бы за тобой. Прославленная онемела бы от изумленья и отказалась бы от словопренья. Но если супруг твой не лгал, говоря, что беден и нищ, — ты коришь его зря, ибо заботы желудка пустого отвлекают его от дела святого.

Женщина молча исподлобья глядела и, как видно, спор продолжать не хотела. Мы подумали: уж не мучится ли она стыдом, что так опозорила свой собственный дом? Тут шейх промолвил, к жене обратись:

— Ты все рассказала, не таясь? Горе тебе, если что-нибудь скрыла или истину исказила!

Жена воскликнула:

— Коль пришли мы на суд, чего же скрывать? Разве осталась у нас хоть на единой тайне печать?! Увы, правдивым был наш рассказ, но позорна правда для нас. Уж лучше нам было бы онеметь, чем такое бесчестье терпеть.

Она завернулась в рваное покрывало, сделав вид, будто слезы горькие проливала и от унижения тяжко страдала. Горести бедных супругов тронули сердце судьи, он от души сокрушался и сетовал на жестокость судьбы. Две тысячи дирхемов он им пожаловал щедрой рукой и произнес:

— Идите, насытьте желудок пустой. Причину размолвок искорените и отныне в любви и согласье живите.

Восславив судью за мудрость решения и щедрость вознаграждения, вышли они за порог и пустились скорей наутек. Когда же скрылись они в отдалении, кади не мог сдержать восхищения — стал хвалить их ум и умение и узнать пожелал их происхождение. И сказал его старший помощник, случившийся тут:

— Этот шейх — Абу Зейд ас-Серуджи, прославленный плут, с ним его верная подружка, а спор их — не более как ловушка. Серуджиец ловко сети обмана плетет, в искусстве своем плута любого он превзойдет.

Разгневался кади, узнав, что стал он жертвой обмана, на помощника, раскрывшего тайну, набросился рьяно и приказал:

— Живее следом за ними иди, старика и красотку назад приведи!