Макароны по-флотски

А на выпускном пятом курсе угораздило меня попасть в приборщики гальюна в нашем же «пятаковском» общежитии. С одной стороны – тьфу. С другой стороны, всё равно кто-то ж должен был попасть, так или иначе. И вот, как-то раз во субботушку все в увольнение намылились, приборочку сляпали «на шару» (называлось «обозначили») и построились в предвкушении. Вдруг – крики «Смирно!!!» Что такое? Тьфу, блин. Надо же, Пух со свитой припёрся. Свита – это его помощник, белобрысый, рыхлый и мелкорослый капитан-лейтенант Кузин, дегенерат, мечтающий о пуховской должности.

– Что, понимаете ли так? Куда, понимаете ли так?! В увольнение, понимаете ли так? А большая приборка, понимаете ли так?

И скачками прямо в гальюн. А там… ну, это... скажем так: не убрано… бумажки и это… кругом оно, ну сами знаете… короче, всё запихано в одну кабинку, крайнюю у окошка, и дверца прикрыта кое-как. Плюс вонь естественная, меркаптаны стаями порхают.

– Что, понимаете ли так? А это, понимаете ли так?! Насрано, понимаете ли так! Насрано!!! Бумажки, понимаете ли так! Откуда? Вы тут что, понимаете ли так?! А это что, понимаете ли так?

И прямо в дучку лезет. Раком встал и лезет. Капитан первого ранга. Флотоводец, тля...

– Это вот что, понимаете ли так?!

– (неуверенно) ржавчина, товарищ капитан-пер-ранга…

– Что?!

Ногтём поскрёб, к морде бордовой поднёс. Посмотрел. Понюхал. Странно, что не лизнул…

– Где тут ржавчина, понимаете ли так? Это гав-но, понимаете ли так! Гаввввно!!! Слышите меня, понимаете ли так?! Повторите: гав-но!

Я повторил. Слово не новое, вполне привычное.

– ...и никакого увольнения, понимаете ли так! Когда всё в говне! Засранцы, понимаете ли так! Всем… приборку! Га-авввнюки, понимаете ли так!!!

Понимаем, а то ж… ну, засранцы… ага, говнюки. Чего уж… не претендуем… Помоем. Уберём. А скоро и сами офицерами станем. Может, и капразами, понимаете ли так.

ГЕРОЙ

Физическое тело, обряжённое в клешёные суконные брюки и суконный же бушлат с пятью жёлтыми галками на левом рукаве, лежало ничком и не шевелилось. Редкие прохожие оглядывались, но ауры у тела не видели: во-первых, это не все умеют, а во-вторых, конкретно у этого аура отсутствовала напрочь. Натюрморт дополняли видневшиеся из-под брюк революционно-красные «момбасовские» носки.

Этим прекрасным декабрьским утром произошло довольно редкое для Города-Героя событие, а именно: в Севастополе выпал снег. Тонюсеньким слоем в два сантиметра толщиной, мокренький, он девственно искрился под лучами весёлого воскресного солнышка и не знал, что это же самое солнышко уже к вечеру растопит его в такие же весёлые лужицы. А пока... Пока что троица лихих пацанов возраста очень начальной школы отчаянно пыталась покататься на саночках невдалеке от трамвайной остановки, на которой как раз и лежало тело. Вот такой пейзаж. Почти левитановский. Кстати, напоминаю: трамваями в Севастополе традиционно называют троллейбусы.

Мимо остановки проковыляла закутанная в платок замшелая старушка, наверняка помнящая ещё Нахимова и Истомина. Оглянувшись на натюрморт, старушка сокрушённо покачала головой, сделала губы дудочкой, что-то прошептала, истово перекрестилась и побрела дальше. Ещё двое утренних прохожих обратили внимание на контрастирующую с белым снегом чёрную фигуру, но участием не блеснули – прошли мимо, торопясь по своим делам. Надо же, и в воскресенье у людей бывают дела, отвлекающие от оказания помощи ближнему своему…

А преамбула проста и обыденна: трамвайбус номер шесть остановился на конечной (двести метров до КПП училища), после чего из открывшейся задней двери выпало как раз вот это – то, что в других условиях могло бы называться курсантом пятого, выпускного курса. Часы показывали пол-одиннадцатого, то есть все уволенные на ночь курсантики давным-давно вернулись «в родные пеналы» славного Краснозвёздного училища, в просторечии именуемого «Системой». А этот по непонятной причине задержался. Хотя – почему «по непонятной»? Очень даже понятной. Ну, не будем, не будем. В жизни всяко бывает, не надо нам тут губки кривить.

Любопытные мальчишки перестали кататься на саночках и робко подошли к остановке, также привлечённые натюрмортом. Один из них, несомненно, был будущим флотоводцем – на его курчавой голове топорщилась детская бескозырка с надписью на ленточке: «ГЕРОЙ». Пацаны, цокая языками, склонились над павшим.

Тело, между тем, вопреки закону о клинической смерти, признаки жизни всё же подавало. В том месте, где лиловый нос уткнулся в свежий снежок, уже основательно подтаяло, и из этого района веером расплывались томные волны тяжёлого перегара номер семьсот семьдесят семь – был такой славный портвейн, если кто помнит. Как в той считалочке: принесли его домой – оказался он живой... «Живой». Ха-ха.

Но: ещё ж не принесли…