«Македонские легенды» Византии

В ответном послании они пояснили, что якобы просто вышло недоразумение. Те, кто писал, будто св. Фотий отрекся добровольно от патриаршества, признавали его священническое достоинство, но они сами строго следовали приговорам пап Николая I и Адриана II. «Как мы могли признать осужденного добровольно отказавшимся?» – риторически вопрошали «игнатиане». Вместе с тем напомнили свою старую просьбу относительно тех, кто признавал св. Фотия патриархом по насилию, и ссылались на аналогичное желание императора, «который вывел нас из тьмы и сени смертной и даровал свет свободы». За счет таких хитроумных словопрений митрополит Стилиан и его партия надеялись выйти из сложного положения, одновременно с этим уклоняясь от категоричных суждений по главному вопросу – признают они св. Фотия легитимным патриархом или нет.

Но папе Стефану V не суждено было завершить начатое дело, поскольку к тому времени он уже отдал Богу душу. Впрочем, смена лиц на папском престоле практически не повлияла на существо вопроса. Новый понтифик Формоза (891—896) направил в 892 г. в Константинополь послание, в котором укорял византийцев за то, что они не уточняют, кого следует прощать: если признавшие св. Фотия патриархом миряне, то они достойны снисхождения; а если клирики, то как сообщники осужденного сами заслуживают осуждения. Правда, новый папа готов был простить и их, если они признают себя согрешившими, покаются и пообещают впредь не грешить.

Однако имело место существенное уточнение в письме: папа Формоза особенно отмечал, что таковых он готов простить, но как мирян, из чего выходило, что и Константинопольский патриарх св. Стефан, царственный брат, по существу должен оставить патриаршую кафедру и остаться в звании мирянина. Отдельно досталось митрополиту Стилиану, которого папа жестко отчитывал за отказ прямо и откровенно ответить на главный вопрос: признает ли он св. Фотия патриархом? Послание это было привезено в Константинополь папскими легатами, которым Формоза и поручил дальнейшее расследование дела.

Столь негибкая позиция Рима в очередной раз сильно охладила отношения между Западной и Восточной церквами. Разумеется, император Лев Мудрый никогда не пошел бы на то, чтобы добровольно, своими руками низвергнуть с патриаршего престола собственного брата, им же поставленного в столичные архиереи. Даже строгие «паписты» – Стилиан и «игнатиане», основу которых составляли Студийские монахи, испытали горькое разочарование по поводу столь нелепых амбиций Рима. Мало-помалу они начали присоединяться к своему юному патриарху, нисколько не заботясь о том, признан он таковым Римским епископом или нет[130].

Поскольку же в этот период времени всеми делами в Восточной церкви управлял сам император, то, по сути, весь клир объединился вокруг Льва Мудрого. Возможно, эта история еще могла бы иметь свое продолжение, но 17 мая 893 г. патриарх св. Стефан скончался и был погребен в малоизвестном Сикейском монастыре. Позднее он был причислен Константинопольской церковью к лику святых, как праведник и великий аскет.

Смерть св. Стефана вызвала новые интриги, связанные с личностью будущего патриарха. Небезызвестный нам Заутца, по-прежнему имевший серьезное влияние на императора, сделал все, чтобы не допустить поставления в столичные архиереи Евфимия – духовника Льва Мудрого, яркого представителя партии «игнатиан». И действительно, новым Константинопольским патриархом решением царя был назначен св. Антоний II Кавлей (893—901), ранее подвизавшийся на монашеском поприще в одной из обителей на берегу Босфора.

Это был очень интересный человек, происходивший из знатного рода, начитанный (он научился читать в 5‑летнем возрасте), благочестивый и аскетичный. Еще в молодости он был посвящен св. Фотием в пресвитеры и, следовательно, являлся представителем партии «фотиан» – неприятное известие для Рима. Кроме того, незлобивый и простой, патриарх св. Антоний II снискал любовь и уважение среди «игнатиан». Выбор царя пал на него не только по этим причинам, но и вследствие того, что, будучи престарелого возраста, совершенно не разбираясь в политических делах и далекий от дворцовых интриг, он никак не мог стать конкурентом Льву Мудрому в части церковного и государственного управления[131].