«Македонские легенды» Византии

Константинопольский патриарх стоял на недостижимой для других восточных патриархов высоте. Ему принадлежало фактически единоличное право утверждать церковные каноны, и хотя формально он обязан был осуществлять эту деятельность совокупно с остальными архипастырями и иными органами церковной власти, но на самом деле последние выступали послушными орудиями его воли. Вне всякого сомнения, роль остальных восточных патриархов, практически постоянно проживающих при своем Константинопольском собрате, была лишь пассивно-подчиненной. Как далеко простиралось влияние Константинопольского архипастыря на другие патриархаты, можно оценить хотя бы по тому, что архиереи «царственного града» по своей инициативе и самостоятельно назначали иерархов на патриаршие кафедры.

Уже в 572 г. Константинопольский патриарх св. Иоанн Постник поставил Александрийским архиереем Иоанна IV (569—579), несмотря на сопротивление Антиохийского патриарха Анастасия I (559—570 и 593—598). За это Постник в 586 г. отстранил того с престола и назначил патриархом Сирии Григория (570—593).

В 680 г. столичный патриарх Георгий I (679—686) освободил от Антиохийской кафедры Макария (653—680) и назначил на кафедру Феофана (680—687).

Но это были еще только отдельные опыты. А после возвращения Антиохии в состав Византии, с 970 г., столичные архиереи взяли за правило назначать на эту кафедру патриархов. Равным образом и Иерусалимские патриархи назначались в Константинополе, особенно после того, когда город был захвачен крестоносцами[280].

Несколько позднее, уже в XII веке, Анна Комнин опровергала притязания Римского епископа ссылками на полномочия Константинопольского патриарха. «Когда императорская власть, синклит и все управление оттуда (из Рима. – А.В.) перешли к нам, в наш царственный город, то вместе с ними перешла к нам и высшая епископская власть. Императоры с самого начала предоставили эти привилегии Константинопольскому престолу, а Халкидонский Собор установил первенство и Константинопольского епископа и подчинил ему все диоцезы всего мира»? – как само собой разумеющееся объясняла она[281].

На самом деле сказанное в значительной степени является неправдой. Никакой Вселенский Собор не ставил Константинопольскую кафедру выше всех остальных, включая Римскую, да и императоры не передавали столичным патриархам власть над всеми диоцезами. Но, как верно замечал один исследователь, если уж Анна Комнин, одна из самых выдающихся и образованных людей своего времени, так некритично высказывала указанные тезисы, то, значит, она отражала уже широко распространившиеся к тому времени в византийском обществе взгляды. Понятно, что, с точки зрения рядового ромея, притязания Римского епископа казались наглыми и возмутительными, и его национальная гордость никогда не согласилась бы с тем, чтобы отказаться от прерогатив столичного архиерея[282].

«Мы получаем возможность воочию, – справедливо отмечал один исследователь, – так сказать, наблюдать знаменательное историческое совпадение: возвышение Константинопольского патриарха над другими патриархами и поставление этого же патриарха рядом с царской властью идут рука об руку, предполагая в то же время разрыв с Римом и обуславливаясь этим разрывом. Здесь развиты те же самые принципы, которые лежали в основании борьбы между sacerdotium и imperium, потрясшей Западноевропейский мир в Средние века»[283].

II

Однако на пути к «освобождению» Константинопольского патриарха из-под опеки Византийского царя стояла одна очень сложная проблема. Издавна было общеизвестно, что второе место в Кафолической Церкви Константинопольский патриарх получил от императоров, которые инициировали принятие соответствующих канонов на II, IV и Трулльском Вселенских Соборах. Говорить о вселенской рецепции этих полномочий было невозможно, поскольку Рим, а вслед за ним и вся Западная церковь категорично их не признавали. И власть патриарха держалась исключительно велением василевса, многократно на практике закреплявшим и расширявшим ее своими законами.

Оставалась единственная надежда – иным образом обосновать власть Константинопольского патриарха, вследствие чего для того отпадала бы и неприятная необходимость искать источник своих полномочий в воле императора. Не административное значение Константинополя, как это считалось со времен II Вселенского Собора, а Божественный Промысел должен лежать в основе власти патриарха новой столицы Византийской империи – так полагали восточные «паписты». Рим обосновывал это апостольским происхождением своей кафедры – значит, нужно доказать, что и Константинополь обладает этим же качеством.