«Македонские легенды» Византии

Что же изменилось в Византийской империи, если император Лев VI Мудрый был вынужден бессильно взирать на могущественного патриарха Николая Мистика, пытавшегося взять власть в государстве в свои руки? Почему в такой зависимости от столичного архиерея оказался царь Александр? Трудно не заметить резкой перемены, которая произошла во взаимоотношениях между Византийским императором и Константинопольским патриархом. Причем, как мы увидим, эти изменения носили системный характер.

Легко обвинить лично Николая Мистика в желании поквитаться с императором Львом VI, а также погубить столь ненавистное ему царственное дитя от четвертого брака, признав Константина Порфирородного незаконнорожденным отпрыском. Но идея о главенствующем положении столичного патриарха в Кафолической Церкви и Византийском государстве на Николае Мистике отнюдь не заканчивается.

Первые проявления так называемого «византийского папизма» проявлялись еще во времена Древней Церкви, когда Александрийский папа мечтал об узаконении своего главенства на Востоке, «уступив» Римскому понтифику Запад. Аналогичные претензии высказывались в это же время Антиохийскими патриархами, а чуть позже, но с куда настойчивее и успешнее Константинопольскими архиереями. Правда, реализации их планов мешало то общеизвестное для современников обстоятельство, что в эпоху Вселенских Соборов истина Православия часто торжествовала только благодаря Римским папам, императорам и отдельным лицам, как, например, св. Максима Исповедника.

Кроме того, императоры прекрасно понимали, что после гибели Западной части Римской империи и повсеместного хаоса в Италии понтифики не только олицетворяли собой идею единой централизованной имперской власти, но и являлись тем островком государственности, единственно способным сохранить порядок на территориях, уже недоступных Константинополю. И влияние понтифика в Италии и среди германских племен, заполонивших полуостров и Галлию, было почти безгранично. Поэтому, если в ходе уже многовекового противостояния архиереев Рима и Константинополя нужно было пойти навстречу пожеланиям Апостольской кафедры за счет «своего» патриарха, василевсы, как правило, так и поступали[273].

Безусловно, некоторую долю вины в развитии на Востоке идей «папизма» должны разделить не только сторонники взглядов Римских пап из числа византийских клириков, но сами императоры-иконоборцы – об этом уже говорилось в соответствующем разделе. Именно тогда у некоторых патриархов и епископов начали проскальзывать мысли, невозможные в прежние времена. Уже не только Римский престол стал постоянным объектом зависти и критики для некоторых восточных епископов, но их полный гордости и сомнений взор наткнулся на фигуру Римского императора, в котором начали видеть не только защитника Церкви, но и источник многих ее бед и узурпатора.

Да, династия Ираклидов дала великих царей. Действительно, императоры-иконоборцы были блестящими государями и военачальниками. Но не при их ли непосредственном участии Восток сотрясался от штормов ересей? Не с ними ли связаны унижения многих архиереев «нового Рима», отлученных Соборами?

Если, как утверждалось в «Константиновом даре», равноапостольный Константин Великий действительно признал папу Сильвестра владыкой Церкви и Римской империи, то не являются ли недавние события следствием отступления от этого божественного, освященного древностью принципа? Откуда взялась эта странная практика, при которой василевсы позволяли себе вмешиваться в догматические споры? Разве канонические правила, данные нам Святыми Отцами, допускают это? Где в Священном Писании говорится о праве царя ставить патриархов и других архиереев? Неужели василевсы обладают священнической харизмой, чтобы соучаствовать с иереями в таинствах постижения истинной веры? Так постепенно формировалась альтернативная церковно-политическая идеология, весьма далекая от привычной «симфонии властей», изложенной императором св. Юстинианом Великим.

Все это были далеко не только «теоретические» размышления. Отцы VII Вселенского Собора еще не называют императоров – Исавров еретиками. Подобная дерзость была невозможна. Но исподволь некоторые участники спрашивали кающихся епископов-иконоборцев: не вследствие ли насилия над собой со стороны верховной власти (!) они предались ереси?[274] На Константинопольском соборе 843 г. патриарх св. Мефодий заявил императрице св. Феодоре, что не всякий Римский царь вправе рассчитывать на признание и молитвы Церкви, а лишь тот, кто «благочестив» и – главное – правит не самовластно. Иными словами, тот царь, кто не признает за собой право выступать главой церковного и государственного управления, но разделяет его с епископатом[275].