Махабхарата. Рамаяна

Сума́нтра, как Ма́тали — Раджи Богов колесничий, —
До тонкостей ведал придворный обряд и обычай.

Ладони сложив, пожелал он царевичу блага

И молвил: «О Рама, твоя беспредельна отвага.

Взойди на мою колесницу! Домчу тебя разом.

Поверь, доброславный, моргнуть не успеешь ты глазом.

Четырнадцать лет обретаться вдали от столицы

Ты должен теперь, изволеньем Кайкейи-царицы!»

На солнцеобразную эту повозку, без гнева,

С улыбкой взошла дивнобедрая Джанаки дева.

Сверкали немыслимым блеском ее украшенья —

Невестке от свекра властительного подношенья.

Оружье для Рамы и Лакшманы Великодарный

Велел поместить в колеснице своей златозарной.

Бесценные луки, мечи, и щиты, и кольчуги

На дно колесницы сложили заботливо слуги.

Обоих царевичей, Ситу прекрасную — третью,

Помчала коней четверня, понуждаемых плетью.

На долгие годы великого Раму, как птица,

Как яростный вихрь, уносила в леса колесница.
Отчаявшись, люди кричали: «Помедли, возница!»

Шумели, вопили, как будто не в здравом рассудке,

Как будто умом оскудели, бедняги, за сутки.

И рев разъяренных слонов, лошадиное ржанье

Внимали вконец обессиленные горожане.

За Рамой бежали они, как, от зноя спасаясь,

Бегут без оглядки, в теченье речное бросаясь, —

Бежали, как будто влекло их в жару полноводье, —

Бежали, крича: «Придержи, колесничий, поводья!»

«Помедли! — взывали столичные жители слезно, —

На Раму позволь наглядеться, покамест не поздно!

О, если прощанье могло не убить Каушалью,

Ее материнское сердце оковано сталью!

Как солнце блистает над Меру-горой каждодневно,

Так, следуя солнца примеру, Видехи царевна,

Навечно душой со своим повелителем слита.

Послушная дхарме, супругу сопутствует Сита.

О Лакшмана, благо пребудет с тобой, доброславным,

Идущим в изгнанье за братом своим богоравным!»

Бегущие вслед колеснице Икшва́ку потомка,

Сдержаться не в силах, кричали и плакали громко.

И выбежал царь из дворца: «Погляжу я на сына!»

А царские жены рыдали вокруг властелина, —

Слонихи, что с ревом стекаются к яме ужасной,

Где бьется, плененный ловцами, вожак трубногласный.

И царь побледнел, словно месяца лик светозарный

В ту пору, когда его демон глотает коварный. [198]

Увидя, что раджа становится скорби добычей,

Вскричал опечаленный Рама: «Гони, колесничий!»

Как только быстрей завертелись резные ободья,

Взмолился народ: «Придержи, колесничий, поводья!»

И слезы лились из очей унывающих граждан:

Предбудущий раджа был ими возлюблен, возжаждан!

И эти потоки текли, как вода дождевая,

Взметенную скачкой дорожную пыль прибивая.

И слезы, — как влага из чашечки лотоса зыбкой,

Чей стебель внезапно задет проплывающей рыбкой, —

У женщин из глаз проливались, и сердце на части

Рвалось у царя Дашаратхи от горькой напасти.

За сыном возлюбленным двинулся город столичный,

И выглядел древом подрубленным царь горемычный.

И Раме вдогон зазвучали сильнее рыданья

Мужей, что увидели старого раджи страданья.

«О Рама!» — одни восклицали, объяты печалью,

Другие жалели царевича мать, Каушалью.

И горем убитых, бегущих по Царской Дороге,

Родителей Рама узрел, обернувшись в тревоге.

Не скачущих он увидал в колесницах блестящих,

Но плачущих он увидал и безмерно скорбящих.

И, связанный дхармой, открыто в любимые лица

Не смея взглянуть, закричал он: «Быстрее, возница!»

Толкая вперед, как слона ездового — стрекало,

Ужасное зрелище в душу ему проникало.

Подобно тому как стремится корова к теленку,

Рыдая, царица бежала за Рамой вдогонку.

«О Рама! О Сита!» Но жалобный стон Каушальи

Копыта коней, по земле колотя, заглушали.