Махабхарата. Рамаяна

«Построилось войско Юдхиштхиры к бою
Поставив Шикхандина перед собою,

Напали пандавы на Бхишму седого,

Разили воителя снова и снова

Секирой, и палицей, и булавою,

И дротиками, и стрелой боевою.

Вот эта стрела — с золотым опереньем,

Вот эта — страшна своим мощным пареньем,

А эти похожи на зубы теленка,

А эти, пылая, несутся вдогонку,

А эти — всех прочих острее, длиннее,

Ты скажешь: то кожу сменившие змеи!

Но, кровью облитый, страдая от боли,

Сын Ганги не бросил военное поле.

Зажглись его стрелы, как молний зарницы,

И громом был грохот его колесницы,

А лук — словно огнь, в бранной сече добытый:

Служил ему топливом каждый убитый,

Как вихрь, раздувающий пламя, — секира,

А сам он — как пламя в день гибели мира! [106]

Он гнал колесницы врага, всемогущий,

И вдруг появлялся в их скачущей гуще.

Казалось, как ветер сейчас он взовьется!

Он вражеских войск обошел полководца [107]

И вторгся, стремительный, в их середину,

И громом колес он наполнил равнину,

И воины в страхе на Бхишму глядели,

И волосы дыбом вздымались на теле. [108]

Иль то небожители, гордо нагрянув,

Теснят ошалелую рать великанов? [109]

Шикхандин метнул в него острые стрелы, —

И лук потерял богатырь поседелый,

Упали при новом воинственном кличе

И знамя его, и его колесничий.

Лук, более мощный, схватил он, великий

Сын Ганги, но Арджуна Багряноликий [110]

Метнул три стрелы, запылавших багрово.

Тут Бхишма лишился и лука второго.

Сын Ганги все время менял свои луки,

Но Арджуна, этот Левша Сильнорукий,

Исполненный силы и удали ратной,

Оружье его разбивал многократно.

А Бхишма, сражением тем изнуренный,

Облизывал рта уголки, разъяренный.

Он дротик схватил, что сразил бы и скалы,

Метнул его в Арджуну воин усталый.

Сверкал, словно молния, дротик летучий,

Но Арджуны стрелы нахлынули тучей, —

Сильнейшего из венценосных потомков

[111]Пять стрел полетело, и на́ пять обломков

Был дротик разбит. Иль сквозь тучи пробилась —

И молния на́ пять частей раздробилась?

Держав покоритель, чьи подвиги громки,

Разгневанный Бхишма взглянул на обломки,

Подумал: «В душе моей горечь и мука,

Но я бы сразил из единого лука

Всех братьев-пандавов стрелой своей скорой,

Не сделайся Кришна пандавам опорой!

На них не пойду я отныне войною,

Подвигнут на это причиной двойною:

Отважных пандавов убить невозможно,

К тому же обличье Шикхандина ложно, —

Хотя он считается доблестным мужем,

Мы женскую сущность его обнаружим!

Когда-то Сатьявати, дочь рыболова,

Взял в жены Шантану — и молвил мне слово:

«Ты сам изберешь себе, сын мой, кончину,

Ты сам своей смерти назначишь годину».

Как видно, в сей жизни достиг я предела,

И смерти моей, видно, время приспело».

От стрел не искал уже Бхишма защиты,

Сквозь щит и броню многократно пробитый.

Шикхандин, порывистый в схватках и спорах,

В грудь Бхишмы метнул девять стрел златоперых,

Но Бхишма не дрогнул: спокойна вершина,

Хотя у подножья трясется равнина!

С усмешкою Арджуна, в битвах счастливый,

Из лука метнул двадцать стрел, из Гандивы,

В противнике двадцать пробил он отверстий,

Но Бхишма не дрогнул, исполненный чести,

Не дрогнул, хоть хлынула кровь из отверстий,

И стрел оперенных вошло в него двести!

Обрушило полчище воинов стрелы,

Но Бхишма, израненный и ослабелый,

Стоял, не колеблясь, как мира основа.

И Арджуна, яростью движимый, снова

Шикхандина перед собою поставил,

Стрелу в престарелого Бхишму направил,

Разбил его лук, удивлявший величьем,

Свалил его знамя совместно с возничим.

Почувствовал Бхишма погибели холод,

Лук более мощный схватил, но расколот

И этот был острой стрелой на три части…

Потребно ли Бхишме военное счастье?

Не луков, а жертв он свершал приношенье,

От Арджуны не защищаясь в сраженье!

Надел новый щит, новый меч обнажил он.

«Победу иль смерть обрету!» — порешил он.

Но стрелы взлетели, и щит раскололи,

И выбили меч из десницы: дотоле

Еще не знавал он позора такого!

И вздрогнуло войско пандавов от рева

Юдхиштхиры: «Смело, с бесстрашным стараньем,

На старого Бхишму всем войском нагрянем!»

Низверглись на Бхишму, как ливень великий,

Трезубцы и копья, секиры и пики,

И стрелы взвивались крылато и звонко

И в старца вонзались, как зубы теленка [112].

Оглохла равнина от львиного рыка:

Пандавы рычали, как львы, о владыка,

Рычали твои сыновья-кауравы,

И Бхишме желали победы и славы.

Так двигалась битва на утре десятом.

Был родичу родич тогда супостатом,

Была водоверть, — будто Ганга святая

Ревела, в нутро Океана впадая.

На землю нахлынули крови потоки,

В которых и близкий тонул, и далекий.

Теряя колеса, и оси, и дышла,

Сшибались в бою колесницы; и пришлый

И здешний в предсмертных мученьях терзались.

Слоны в гущу всадников грозно врезались,

Топча лошадей, колесницы и конных,

И стрелы впивались в слонов разъяренных,

И падали грузно слоны друг на друга,

И воплями их оглашалась округа,

И долы тряслись, и вершины дрожали,

И люди стонали, и лошади ржали.

Пандавы на Бхишму, исполнены гнева,

Напали со стрелами справа и слева.

«Хватай! Опрокидывай! Бей в поясницу!» —

Кричали бойцы, окружив колесницу.

И места не стало у Бхишмы на теле,

Где б стрелы, как струи дождя, не блестели,

Торча, словно иглы, средь крови и грязи,

Как на ощетинившемся дикобразе!

Так Бхишма упал на глазах твоей рати,

Упал с колесницы, о царь, на закате,

К востоку упал головой, грозноликий, —

Бессмертных и смертных послышались крики.

Упал он — и наши сердца с ним упали.

Он землю заставил заплакать в печали,

Упал он, как Индры поникшее знамя,

И ливнями небо заплакало с нами.

Упал, придавил богатырь престарелый

Не землю, а в теле застрявшие стрелы».