Маханакхон

«Если доживу до завтра, свяжусь с ней и все выясню», – пообещал себе Огневский, сковывая руки и ноги Игоря одноразовыми наручниками. Противник хоть и лежит как мертвый, но все-таки дышит, а значит, еще опасен.

А потом пришлось забыть про все вокруг, даже про поверженного врага, над которым вроде бы принято торжествовать. В жизни после победы обученный боец занимается менее пафосными, но более важными вещами.

В следующую пару минут для Андрея существовал только индивидуальный перевязочный пакет, который ему, как и всем бойцам, выдал Нынг перед операцией.

Нужно было залататься, пока не истек кровью. Огневский сорвал с пояса подсумок, дрожащими руками расстегнул молнию, стал вскрывать стерильные упаковки. Головокружение уже вернулось с удвоенной силой. Стоя на коленях, он, как смог, обработал и перевязал рану в боку.

– Чё спирта-то не положили?.. – пробурчал, вставая, держась за больное место.

Мир плыл и качался.

– П-первый, от-тветь… – запинаясь, проговорил Огневский в рацию. – Я с задней стороны здания. Ранен, но в безопасности. Как вы?

В ответ зашипело.

– Окей, кхап, – послышался голос Нынга. – Встретили сопротивление, подавили. Идем к тебе, держись.

– Можете уже не торопиться… – усмехнулся Андрей.

Пришлось опереться об стену, в ушах гудело.

А в следующий миг в голове словно взорвался фугас – так стало больно. Глаза залило белым.

«Удар в висок», – успел подумать Огневский.

Тот же самый, каким он совсем недавно хотел отключить «Питерса».

Потом белое в глазах стало черным, и сознание погасло.

Время перестало существовать. Поэтому невозможно сказать, как долго Андрей находился в этой темноте. Но вот время возникло и потекло снова, темнота перестала быть сплошной, начала медленно синеть. В ней загорелись мутные разноцветные огоньки, проступили длинные прямоугольные формы.

Андрей сразу понял, где он и когда, – Китай, особый автономный район Гонконг, пять лет назад. Пожалуй, лучшее время в жизни.

Еще манят и удивляют чудеса Азии, еще увлекает ответственная работа, а в многоязычной международной толпе, населяющей этот «Лондон Востока», можно забыть про войну и уголовное преследование в родной стране.

Огневский лежит на диване, в усталости и полудреме, смотрит на город в панорамное окно. На прямоугольниках небоскребов загораются огни, отражаясь в гладкой воде бухты Виктория. Джунгли, подступающие прямо к фешенебельным улицам, окутываются туманом.

Над лучшим городом мира, соединившим яркость Востока с комфортом Запада, сверхсовременную цивилизацию – с горами и лесом, сгущаются сумерки.

Вставать не хочется, но кто-то настырно звонит в дверь.

Андрей поднимается – ох, как раскалывается голова! Надев шелковый халат с драконами – купил недавно в Пекине, шик! – идет, слегка покачиваясь, в прихожую.

Топать недалеко. В этом муравейнике дороже всего стоит пространство, и даже апартаменты бизнес-класса, за которые компания платит кучу гонконгских долларов, по метражу не больше двушки в хрущевке.

Открывает дверь. Несколько мгновений на него смотрят огромные карие глаза на темном лице.

– Gosh, baby, you look like shit! [О Господи, милый, как ты херово выглядишь! – англ.]

За эту прямоту, редкую на Западе открытость в чувствах и выражениях, он ее и любил.

Они познакомились пару месяцев назад, когда начальство Андрея решило оформить всем работникам корпорации какую-то очень мудреную страховку. Его, как зама начальника по безопасности, отправили этим заниматься – договариваться с одной из крупных страховых компаний.

Андрей никогда не был переговорщиком, но у него, как ни странно, получилось сойтись на хороших условиях. А заодно завести очень нежные отношения с одной из работниц страховщика.

Ее звали Феникс.

В семьях черных американцев все реже давали новорожденным привычные в США англосаксонские имена. Зачем называть детей именами тех, кто в цепях привез твоих предков в Америку, чтобы продать в рабство? Но и исконные, африканские имена тоже как-то не особенно прижились.

В итоге многие родители стали выбирать красивые слова из истории и мифологии, а иногда вообще выдумывали новые, лишь бы звучало приятно. Так подруге Огневского досталось имя мифической огненной птицы, и оно ей весьма подходило.

Феникс была из набирающего силу сословия internationals, «международных людей», которые по многу лет живут в разных странах, меняя места работы.

Выросла в Нью-Йорке, отучилась на врача, после пары лет работы прокляла американскую систему здравоохранения, с всевластием страховщиков и фармацевтических компаний, переехала в Азию.

Американцы всегда казались Андрею скучноватыми, слишком довольными, без ярости и грусти, придающих глубину характеру.

Но Феникс разрушила его стереотипы – у нее и того и другого было в избытке. Она ругала США похлеще, чем ругают бывший Союз русскоязычные эмигранты. Жаловалась на ужасные школы, дебилизацию населения, всепроникающий белый расизм и мужской шовинизм.