Махтумкули

Ясно было, что астрабадец едет сюда не для того, чтобы полюбоваться на старейшин и выразить им свое благоволение. У него были свои цели, не столь тайные, чтобы о них не догадывались умудренные жизнью люди. Намерения правителя не могли оставить старейшин равнодушными, ибо вопрос близко касался их всех. Об их живой заинтересованности свидетельствовал то разгорающийся, то утихающий, чтобы снова вспыхнуть, спор.

После гибели Надир-шаха в Иране сразу не нашлось человека, который мог бы продолжить политику прежнего владыки. Империя, созданная огнем и мечом — шаткая в своей основе империя — распалась. Между властителями провинций, превратившихся по сути дела в самостоятельные ханства, началась борьба за шахский престол, и трудно было предугадать, чье влияние, чья власть окажется наиболее сильным. Для туркмен период феодальных усобиц в государстве принес временное облегчение, освободил от иранского деспотизма. Но все равно сердца бились тревожно, так как только самый наивный мог полагать, что подобная обстановка будет продолжительной. Потому и одолевали государственные заботы вождей и старейшин.

— Говорят, со старым врагом легче справиться, — уверенно рубил Курмамед-бай. — Кизылбаши наши исконные противники. Мы воюем с ними, досаждаем друг другу. Но кроме Ирана, не сыскать нам более удобного покровителя. — Нурмамед-бай круто, всем телом повернулся к гокленам. — Не сыскать! И давайте не станем морочить голову с Кандагаром и прочими, а постараемся поладить с астрабадским правителем.

Молодой, симпатичный джигит, сидящий напротив Нурмамед-бая, блеснул черными смелыми глазами, усмехнулся. Бай свел брови, догадываясь о сущности усмешки.

— Вижу, Аннатувак-хан, мои слова пришлись тебе не по душе…

Он хотел сказать что-то еще, но воздержался. Его жирное, с обвисшими брылями щек лицо потемнело от прилива крови.

Аннатувак молод еще, но он сын Пирнепес-сердара, именитого старейшины иомудского рода джафарбай. Сам он не приехал по болезни, уже около года все его обязанности исполняет сын — этот самый Аннатувак-хан, и ссориться с ним не следовало.

Аннатувак-хан отнекиваться не стал, что не согласен с мнением хозяина дома:

— Удивляюсь, яшули: кизылбашские ханы и султаны причинили нам столько бед, столько лишений народ вытерпел от них, а вы советуете принять нам владычество заклятого врага. Или они внезапно друзьями стали?

— Вы имеете иное предложение?

— Да! — поддержал Аннатувак-хана молодой пылкий голос. — Надо постараться самим наладить свою судьбу!

Неожиданное заявление удивило присутствующих. Тем более, что сказано оно было не Аннатувак-ханом, это были слова Махтумкули, который выпалил их в ответ на язвительную реплику Нурмамед-бая.

Бай высокомерно мазнул взглядом человека, которому по возрасту его следовало бы не выскакивать вперед, а послушать сперва, что умные люди скажут.

— Верная мысль, поэт. Что может быть лучшего, если сумеем сами справиться со всеми своими проблемами Не следует лишь забывать, что для достижения подобной цели нужна немалая сила. Мы такой силой обладаем?

— Мы не бессильны, бай-ага, — стоял на своем Махтумкули. — Упорно топтал и принижал нас лютый враг, но не вымерли среди туркмен потомки Гер-оглы[38]. При необходимости найдется много отважных джигитов, которые не дрогнут духом и не пожалеют отдать жизнь за родную землю!

— Тогда поясните, ради чего посылаете в Кандагар джигитов? Чтобы они смиренно обивали пороги афганского шаха? Достойный пример самостоятельного решения судьбы!.. А стихи, в которых превозносится Ахмед-шах? Нурджан распевает их во всю глотку. Это тоже признак вашего достоинства? По-моему, это скорее напоминает случай, когда люди в нукеры к Ахмед-шаху навязываются… Нурждан! Ай Нурджан!..

К айвану[39] подбежал Нурджан, возившийся возле пылающих очагов:

— Что прикажете, бай-ага?

Бай выпятил свою седую бородку, едва прикрывающую круглый, словно мяч, подбородок.

— Давай-ка песню, которую ты прошлой ночью пел!.. Ну, те стихи, что Махтумкули сочинил в честь Ахмед-шаха!

Нурджан стоял в растерянности, посматривая то на Нурмамед-бая, то на Махтумкули. Махтумкули поощрительно улыбнулся:

— Не надо его заставлять, бай-ага. Я сам охотно повторю.

— Нет-нет, пусть Нурджан! — Бай в упор смотрел на молодого джигита. — Что стоишь? Онемел, что ли? Вчера громче ишака кричал, а сейчас язык проглотил? — все больше распалялся бай.

Нурджан собрался с духом:

О Ахмед-шах! Тебя восславить должен я!
Ты славой до небес вознесся невозбранно!
Друзья — бойцы твои, враги же — дичь твоя;
Так выше поднимай венец Афганистана!
Твой воин на Иран направить меч готов…

Нурмамед-бай не дал закончить стихотворение, скривил губы, засмеялся:

— Слышите? Вот вам честь и достоинство некоторых ревнителей самостоятельности! Если уверенности много, то зачем в нукеры в Ахмед-шаху навязываться!