Махтумкули

— Такие шутки плохо кончаются! — вскипел астрабадец и быстро облизнул губы. — Пока я говорю по-хорошему. Но у нас имеются и средства принуждения!

Махтумкули видел, что правитель на пределе сдержанности. Достаточно совсем немного, чтобы он потерял власть над собой. Особого страха не ощущалось, и все же не слишком приятно чувствовать над собой топор, готовый обрушиться в любой миг. Попробовать смягчить положение? Сказать: "Хорошо, сделаю?" Или не вступать в конфликт с собственной совестью, даже если ты знаешь, что твое согласие — просто военная хитрость? Видимо, надо все-таки в любых условиях оставаться человеком.

— Я не шучу, высокочтимый правитель. Из-под палки я никогда не писал. И, надеюсь, не буду.

Казалось, астрабадец сейчас лопнет, как надутый бычий пузырь.

— Будешь писать! До вечера срок! Думай! Серьезно думай! А не одумаешься… — Он кликнул переводчика и приказал: — Убери этого отсюда! В свой шатер отведи. Бумагу дай ему и перо дай. Если до вечера ничего не сделает, прикажи в кандалы заковать по рукам и ногам!

Товарищи Махтумкули издали увидели, как он вышел из шатра правителя, замахали руками, показывая, что ждут. Но он, сопровождаемый переводчиком, скрылся в другом шатре. Переводчик распорядился насчет чая и стал взывать к благоразумию поэта. Увидел, что тот его не слушает, оставил на столе перо с бумагой и ушел. Махтумкули остался один.

Солнце поднялось в зенит. Те, что пришли с Махтумкули, продолжали сидеть на границе лагеря: ждали. Они видели, как он вышел, и часовой повел его за ближайший бугорок. Потом они вернулись обратно, Махтумкули скрылся в шатре, а нукер стал прохаживаться перед входом.

Нурджану надоело ждать.

— Пошли к правителю, друзья! — предложил он.

Два сарбаза скрестили перед ним ружья:

— Нельзя! Назар! Стрелять будем!

Слова были непонятны, но жесты и тон весьма недвусмысленны. Пришлось попятиться. Сарбазы смотрели усмехаясь.

Нурджан разозлился.

— Друзья! Идите и оповещайте всех, что Махтумкули взяли под стражу!

И помчался к дому Нурмамед-бая.

Остальные тоже побежали в разные стороны, крича: "Эй, люди!.. Махтумкули под стражей!.. Махтумкули в оковах!.." Стала быстро собираться голпа.

Нурмамед пил чай, подложив под локоть две подушки — чтобы помягче было. Ему не терпелось узнать, как закончился разговор правителя с Махтумкули, и он томился в ожидании, когда ворвался Нурджан и бросил в лицо обвинение, что это он, Нурмамед-бай, повинен в том, что Махтумкули взят под стражу и закован в кандалы.

Бай швырнул в дверь пиалу с недопитым чаем, заорал:

— Пошел вон, собачий сын!

Его даже холодным потом прошибло — всего можно было ожидать, но не такого рискованного поступка правителя. Он набросил на плечи халат и вышел.

Возле лагеря правителя кипела и гудела огромная толпа. Из общего гама вырывались проклятия, гневные возгласы. Толпу сдерживали сарбазы с ружьями наизготове. С минуты на минуту могло случиться непоправимое. Нурмамед-бай чуть ли не бегом поспешил туда, чтобы вмешаться и предупредить столкновение.

— Не шумите! — расставил он руки крестом, как бы заслоняя дорогу толпе. — Сейчас я буду говорить с его величеством!.. Прекратите гвалт!

Люди немного притихли.

Нурмамед-бай решительно направился к шатру правителя. Его пропустили.

Правитель уже знал от переводчика, что весь Куммет-Кабус поднялся на ноги. Он услыхал шум и галдеж, спросил, что там происходит, и ему доложили, что люди требуют освобождения Махтумкули. Толпы он не боялся и разогнал бы ее моментально. Но обстановка, миссия, с которой послал его Керим-хан, этого не позволяли. И уступить значило уронить собственное достоинство.

Он искал выход, когда появился расстроенный Нурмамед-бай и с места в карьер взмолился:

— Отпустите его, ваше высочество! Пусть уходит! Без него обойдемся!

Астрабадец притворился удивленным:

— Вы же сами советовали быть с ним построже.

— Нет-нет, ваше высочество! Брать под стражу его нельзя! Нельзя в кандалы заковывать! Вся степь всполошится, все на ноги поднимутся, начиная с Аннатувак-хана. Я окажусь опозоренным, всякий авторитет у народа утрачу, потому что меня обвиняют в случившемся.

— Кто обвиняет?

— Все!

Обвинение высказал, правда, пока что один Нурджан, но у страха глаза велики — баю казалось, что и в толпе кричали о его причастности к случившемуся.

— Сев на верблюда, за седло не спрячешься, — недружелюбно сказал астрабадец.

Нурмамед-бай пропустил сарказм собеседника мимо ушей.

— Верно говорите, ваше высочество. Отпустите его! Пока отпустите. Можно будет найти более благоприятный путь, чтобы поймать его в ловушку, а сейчас не надо трогать, прикажите снять с него оковы!

Правитель и сам не имел ни малейшего намерения везти закованного Махтумкули в Астрабад — все это выдумали люди. Он хотел лишь припугнуть строптивого поэта, попытаться сломать его волю. Из этого ничего не вышло — Махтумкули не поддавался, и потому отпадала необходимость держать его дальше при себе. Можно было пойти на уступку, сделав благородный жест: уступаю, мол, понимая беспокойство народа.