Маковое Море

Полетт молча отвернулась, однако Нил не отставал:

— Кто вы, добрая леди? Лучше скажите, я все равно узнаю.

— Я не вашенская. Будет с вас и этого.

— Да, пожалуй, — насмешливо откликнулся Нил.

В последней реплике явно слышалось пришепетывание, характерное для прибрежных жителей, и загадка была решена. Как-то Элокеши рассказывала о новом типе проституток, которые выучились английскому от своих клиентов. Наверняка девица одна из них и держит путь в островной бордель.

*

В трюме Дити и Калуа выбрали себе местечко под гнутой балкой. Сидеть там было удобно, если под спину подсунуть циновку, а вот лежать приходилось с оглядкой, ибо балка оказывалась над самой головой — стоило, забывшись, резко встать, как шишка тебе обеспечена. Пару раз крепко треснувшись, Дити приучилась осторожно выбираться из-под балки и даже прониклась к ней благодарностью, словно к твердой отеческой руке, что не дает трепыхаться в кавардаке.

Деревянная соседка особенно пригодилась в первые дни путешествия: непривычная к качке, Дити открыла для себя, что за нее можно держаться, и перед глазами не так сильно плывет, если сосредоточить на ней взгляд. Несмотря на полумрак, рисунок древесины вскоре стал знаком до последнего завитка и трещинки, вплоть до царапин, оставленных ногтями прежних обитателей трюма. Калуа говорил, что дурноту легче унять, глядя на небо, но Дити сварливо отвечала: смотри, куда заблагорассудится, а для меня все мое небо в этой балке.

Звезды в ночном небе всегда напоминали ей лица тех, кого она любила или боялась. То ли разговор о небе, то ли закуток под балкой, но что-то навеяло воспоминание о молельне в ее прежнем доме. Что бы то ни было, но утром третьего дня путешествия она мазнула пальцем по пробору, выкрашенному синдуром, и нарисовала на балке личико с двумя косичками.

— Кабутри? — тотчас узнал Калуа, и Дити пихнула его локтем под ребра, напоминая, что существование ее дочки — тайна.

Позже, когда переселенцы стали выбираться на палубу, всех охватил какой-то странный недуг: на последней перекладине трапа каждый вдруг застывал, и его приходилось подталкивать тому, кто шел следом. Но затем толкач и сам замирал, не слыша возмущенных криков снизу, хотя за минуту до этого костерил неуклюжих увальней, создающих пробку. Когда настал черед Дити, ее тоже не миновала эта напасть, ибо прямо перед носом шхуны расстилалась гладь Черной Воды.

Не было ни ветерка, и под палящим полуденным солнцем темная поверхность без единой светлой крапины казалась теневой мантией, что скрывает разверстую пропасть. Все остолбенели, поскольку то, что открылось взору, было невозможно воспринять как воду, у которой всегда есть какие-то очерченные берегами границы, придающие ей форму. Здесь же было нечто, подобное ночному небу, которое держало на себе судно, точно планету или звезду. Когда Дити вернулась на свою циновку, рука ее сама повторила рисунок, давно-давно сделанный для Кабутри: крылатый корабль летит по воде. Вот так «Ибис» стал вторым образом, возникшим в морском святилище Дити.

18

На закате «Ибис» бросил якорь там, откуда переселенцы могли в последний раз увидеть родные берега, — на обжитой стоянке Саугор, что возле острова Ганга-Сагар, расположившегося в устье святой реки. С палубы можно было увидеть лишь заиленные берега и вымпелы немногочисленных церквей, а из трюма так совсем ничего, однако само имя острова, соединявшего реку и море, светлое и темное, известное и скрытое, напоминало переселенцам о разверзшейся впереди бездне; казалось, они балансируют на краю пропасти, и остров являет собой протянутую длань святого Джам-будвипы, пытающегося уберечь их от падения в пустоту.

Близость последнего пятачка суши нервировала охранников, и они зорче обычного следили за переселенцами, выпущенными на кормежку. Вооруженный палками конвой выстроился вдоль борта, и стоило кому-нибудь из гирмитов задержать взгляд на береговых огнях, как его гнали обратно в трюм:

— Чего уставился? Пшел на место!

Но даже незримый, остров не покидал мыслей переселенцев; прежде никто из них его не видел, однако место, куда ступила нога Ганга, было хорошо всем знакомо, ибо, как и другие части Джамбудвипы, воспевалось в поэмах и преданиях, мифах и легендах. Разлука с родиной и неопределенность будущего создавали обстановку, в которой мгновенно вспыхивали злобные стычки. Побоища, разгоравшиеся точно пожар, изумляли даже самих драчунов, ибо в деревне всегда найдутся родичи, друзья и соседи, чтобы разнять забияк, но здесь не было никого, кто не дал бы одному человеку вцепиться в горло другого. Зато имелись такие, как Джагру, кто науськивал товарища на товарища и касту на касту.