Маковое Море

Женщины вспоминали прошлое и говорили о мелочах, которых больше никогда не будет: разноцветья маков, усыпавших поля, точно абир^[66] в умытый дождями Холи, неотвязных запахов стряпни, плывущих над рекой, известия о свадьбе в соседней деревне, закатного перезвона колоколов и призыва к вечернему азану, посиделок во дворе и сказок стариков. Пусть прежняя жизнь была тяжела, но в пепле прошлого тлели угольки, вновь занимавшиеся пламенем воспоминаний, в отсветах которого нынешнее пребывание в чреве корабля, готового унести в бездну, казалось безумием.

Дити отмалчивалась, ибо эти разговоры разбередили в ней мысли о Кабутри: дочь вырастет без нее, не поделится секретами, не покажет жениха. Разве такое возможно, чтобы свадьба ее ребенка прошла без нее, чтобы она не запела плач, каким матери сопровождают паланкин, уносящий дочерей из родного дома?

Талва джхарайле
Кавал кумхлайле
Хансе ройе
Бираха бийог

Пруд пересох,

Лотос увял,
Плачет лебедь
Об ушедшей любви.

В гуле голосов песня Дити была почти не слышна, но потом одна за другой ее подхватили все женщины, кроме смущенно молчавшей Полетт.

— Даже если не знаешь слов, пой, — шепнула Дити. — Иначе совсем невмоготу.

Набирая уверенность, женские голоса крепли, и постепенно стычки прекратились, мужчины смолкли; на деревенских свадьбах матери всегда заводили плач, когда невесту забирали из родительских объятий, и молчание мужчин было знаком, что они понимают невыразимую боль разлуки с кровиночкой.

Кайсе кате аб
Бираха ки ратия?

Как пережить
Ночь разлуки?

*

Нил тоже слушал песню и сам не понимал, отчего вдруг язык, в гуще которого он пребывал два последних дня, затопил его, словно поток, водопадом хлынувший сквозь прорванную плотину. То ли голос Дити, то ли слова песни напомнили о детстве, в котором Паримал обращался к нему на бходжпури, пока отец не запретил разговоры на этом наречии. Благополучие Халдеров, сказал старый раджа, зиждется на умении общаться с теми, у кого бразды власти в руках, но не ярмо на шее, а потому грубый язык следует немедля забыть, дабы не испортить свою речь наследного землевладельца, которому надлежит изъясняться на хиндустани и фарси.

Послушный сын, Нил забросил бходжпури, но теперь понял, что именно песни — дадра, чайти, барахмас, хори, каджри,^[67] которые он всегда очень любил, а сейчас слышал в исполнении Дити, — были тайным источником этого языка, не давшим ему увянуть в памяти. Еще стало ясно, почему они звучали на бходжпури — никакой другой язык, существующий между Гангом и Индом, не сумеет так передать все оттенки любви и печали, так рассказать об одних, кто покидал родные края, и других, кто оставался дома.

Но почему же рука судьбы, сорвавшая людей с покоренной равнины, протянулась так далеко от моря и выбрала тех, кто накрепко прирос к земле, удобренной страданиями ради урожая сказок и песен? Похоже, длань рока пробила живую плоть земли, дабы вырвать кусок ее раненого сердца.

*

Желание поговорить на всплывшем в памяти языке было настолько сильным, что Нил не мог уснуть. Когда охрипшие от пения женщины смолкли и в трюме воцарилась беспокойная тишина, он услышал, как кто-то из переселенцев пытается вспомнить легенду об острове Ганга-Сагар. И тогда, не стерпев, Нил приник к отдушине и поведал невидимым слушателям о том, что если б не остров, не было бы ни Ганга, ни моря. Легенда гласила, что бог Вишну в облике мудреца Капилы пребывал в глубоком размышлении, когда его потревожили шестьдесят тысяч сыновей царя Сагара, которые вступили на остров и заявили, что сия земля принадлежит династии Икшваку. Именно здесь шестьдесят тысяч царевичей были наказаны за свою дерзость — мудрец испепелил их взглядом, и прах нечестивцев лежал неприбранным до тех пор, пока наследник Солнечной династии добрый царь Бхагирата не уговорил Гангу пролиться с небес, дабы наполнить моря; лишь тогда преисподняя отдала пепел цесаревичей.

Слушателей ошеломила не столько легенда, сколько сам рассказчик. Кто бы подумал, что этот зачуханный узник так много всего знает да еще говорит на разных языках? И даже чуть-чуть кумекает в их родном бходжпури! Ну и ну! Они бы меньше удивились, если б ворона спела каджри!

Дити тоже слушала, но легенда ее не ободрила.

— Скорее бы уехать! — шепнула она Калуа. — Мочи нет, когда земля тянет обратно.

*