Макс

— И вы должны ходить не просто — ногами, — (все смеялись: конечно…) — но вы должны чувствовать при этом и руки, и спину… и все остальное. И если у вас заболит, к примеру, спина, ничего страшного тоже не будет.

И у него болела, в самом деле, спина (и руки — и все остальное…), и когда Перов объявлял, наконец, перерыв, он падал — на маты (и Юля падала рядом с ним, и Аня рядом с Володей…), закрывал глаза, лежал неподвижно, ни о чем не думая, куда-то как будто проваливаясь, с томительным наслаждением ощущая себя самого.

Ему нравилось все это; гимнастика, предписанная ему Марией Львовной, занятия, вместе с нею — говоря театральным, опять-таки, быть может, запретным для меня языком — у станка (у того блестящего, иными словами, уже некогда упомянутого мною, железного поручня…) развили в нем некую, его самого удивлявшую гибкость, уверенность и свободу в движениях; вновь и по-новому открывал он их — произвольность, их волшебную независимость от его, Максова, на них обращенного взгляда. Сами собою получались они у него, срывались и падали… откуда-то, с той неподвижной точки, быть может, снова им найденной, с которой он на них и смотрел; Перов же, все чаще и чаще, заставлял его ходить, двигаться как-то иначе — носками внутрь, к примеру, — или чуть-чуть, скажем, подпрыгивая, — чуть-чуть, например, приседая, — к кому-то как будто подкрадываясь, — на кого-то как будто посматривая, — оборачиваясь: как будто в испуге… он понял вдруг, что все можно делать — иначе, иначе вставать, иначе садиться… чем дальше шло время, с тем большим — во всяком случае, удовольствием испытывал он, — проверял, — примерял к себе эти — возможности, понемногу ему раскрывавшиеся; вечером, выходя из театра, каким-нибудь, к примеру, широким, до сих пор несвойственным ему жестом запахивал пальто, плащ; доставал сигареты, резким, внезапным толчком указательного пальца выбивал из пачки одну; садясь в троллейбус, медленно, медленно снимал, допустим, перчатки — или очень быстро их сдергивал; доехав до дому, с размаху распахивал дверь; вызывал лифт, не пальцем, но всей ладонью нажимая, допустим, на кнопку; ночью, если все уже спали, выходил в прихожую (зеркало, телефон…), поднимал одну руку, другую, тыльной стороной ладони проводил, например, по лицу, вдруг, вывернув руку, обхватывал пальцами подбородок, сжимал его, отпускал.

— Ты очень изменился, — сказала ему (через месяц, через полтора месяца, может быть…) Лиза (они вышли, после спектакля, на улицу…). — Тогда, осенью, ты выглядел… просто ужасно.

— А теперь?

— Теперь другое дело.

— Как раньше?

— Лучше.

И улыбнувшись, приблизившись, вновь выступила из собственных своих очертаний; и он, Макс, целуя ее, теряясь — как некогда — в этом внезапном, одновременно прохладном и душном, рыжевато-розовом изобилии: волос, губ, щек, — вместе с тем, и все с тем же, но еще как будто обострившимся ощущением жизни, видел — откуда-то изнутри — свою собственную руку у нее за спиною, крутой изгиб ее бедер, и вдруг — сквозь волосы — небо, гаснущее над крышами, весеннюю, вечернюю улицу, двор, в который свернули они.

Он не мог по-прежнему встречаться с ней — у нее (она была замужем: скажем просто, нарушим запрет…); он мог бы — он не хотел встречаться с ней у себя, в своей, плывущей над городом, бедой, отчаянием пропитанной комнате; вновь, как некогда, встречались они у Фридриха, у каких-то ее, Лизиных, — я, конечно, не знал их — подруг; как будто сверху, издалека, с отрешенным — и безразличным вниманием наблюдал он за ней, за собою… почти исчезая: в мгновенной — как вдох или выдох — вновь и вновь раскрывавшейся в нем пустоте.

И это было, значит, все то же… так думал он, может быть… все то же, вдруг, действительное отчаяние, успокоение, которое испытал он однажды и которое, к его собственному удивлению (единственное, к чему он не был готов…), отзывалось в нем не только, например, по ночам, но и посреди самой жизни его, дневной жизни его, на сцене и в студии, на занятиях — и прежде всего, пожалуй, на тех, которые вел Сергей Сергеевич, устроитель и режиссер: предлагавший, допустим, Ане, Диме (всех имен я не помню…), Юле и Максу разыграть в лицах какой-нибудь, иногда совсем краткий отрывок из какой-нибудь (мир названий разбился…) им всем знакомой, более или менее, книги, из какого-нибудь, скажем, романа (Макс, впоследствии, говорил мне какого, каких…): причем он, Макс, — как и все они, разумеется — поначалу должен был вести себя так, как он, именно он, вел бы себя в заданной ему (и говоря запретным для меня языком…) ситуации, затем так, как, по его мнению, вел бы себя доставшийся ему персонаж: и в том, и в другом случае играл он, конечно, кого-то: кого-то другого.