Макс Хавелаар

В нашей повседневной жизни мало встречается обстоятельств и положений, которые были бы вполне неуязвимы для критики со стороны по-настоящему разумного человека. Я часто задавался вопросом, не потому ли многие нелепости возводятся у нас в степень закона, что мы слишком охотно принимаем «кривое» за «прямое»? И не происходит ли это оттого, что иногда слишком долго сидишь с одними и теми же спутниками в одной и той же дорожной карете? Нога, которую вы должны протянуть левее, между шляпной картонкой и корзинкой с вишнями... Колено, которым вам приходится упираться в дверцу кареты, чтобы не дать сидящей напротив вас даме повода заподозрить вас в намерении посягнуть на ее кринолин или на ее добродетель... Отдавленная ступня, тщетно старающаяся ускользнуть от пяты коммивояжера, что сидит рядом с вами... Шея, которую вам приходится, насколько возможно, сворачивать налево, потому что справа в окно летят дождевые брызги... И в конце концов все эти злосчастные колени, ступни и шеи оказываются несколько искривленными. Вот почему я считаю очень разумным время от времени сменять кареты, места в каретах и дорожных попутчиков. Тогда можно свободнее повертывать шею, можно двигать коленом, и может случиться, что рядом с тобой окажется не коммивояжер, а юфроу в бальных туфлях или мальчуган, чьи ножки не достигают пола. Тогда имеешь больше шансов прямо смотреть, а ступив из кареты на твердую землю — прямо ходить.

Не знаю, мешало ли что-нибудь нарушить «ассимиляцию» в той карете, что остановилась перед пендоппо, но одно несомненно: прошло много времени, прежде чем из нее кто-либо вышел.

Казалось, происходит соревнование в вежливости, слышались возгласы: «Пожалуйста, пожалуйста, мефроу!» и «Пожалуйста, резидент!» Как бы то ни было, из кареты наконец вышел господин, своими движениями и внешностью слегка напоминавший допотопных пресмыкающихся, о которых я только что говорил. Так как нам придется еще впоследствии иметь с ним дело, я сейчас скажу лишь, что его неподвижность нельзя было приписать исключительно только «ассимиляции» с дорожной каретой. Даже при отсутствии попутчиков на многие мили вокруг, он обнаруживал спокойствие, медлительность и осторожность, которые в глазах многих являлись признаком достоинства, умеренности и мудрости. Он был, как и большинство европейцев в Индии, очень бледен, что, однако, в тех местах отнюдь не свидетельствует о слабом здоровье. Черты его лица были тонки и выражали незаурядный ум. Но в его взгляде был какой-то особый холод, напоминавший о таблице логарифмов, и хотя его лицо отнюдь не было неприятным или отталкивающим, однако поневоле думалось, что его большому и тонкому носу, наверно, очень скучно на этом столь мало выразительном лице.

Он предупредительно подал руку даме, чтобы помочь ей выйти. Она приняла от человека, еще сидевшего в карете, ребенка, белокурого мальчика лет трех, и все они вошли в пендоппо. За ними последовал сам ассистент-резидент, причем всякий знакомый с местными обычаями удивился бы, глядя на то, как он задержался у дверцы кареты, чтобы помочь выйти старой бабу- яванке[63].

Трое слуг сами выбрались из чего-то вроде кожаного ящика, прилепившегося сзади к карете, как молодая устрица к спине старой.

Господин, вышедший первым из кареты, подал регенту и контролеру Фербрюгге руку, принятую ими с почтительностью. По их поведению можно было заметить, что они сознают важность персоны, в присутствии которой находятся. То был резидент Бантама, большой провинции, в составе которой Лебак только одно из регентств, или, выражаясь официальным языком, ассистент-резидентств.

При чтении вымышленных историй меня часто раздражало недостаточное уважение, обнаруживаемое многими писателями ко вкусу публики, в особенности когда они предлагают ее вниманию нечто долженствующее сойти за комическое и забавное. Вводится лицо, которое не знает языка или говорит неправильно. Например, писатель заставляет француза произносить исковерканные голландские фразы и всюду вместо звука «г» выговаривать звук «к». За неимением француза, в рассказ вводят заику или же создают персонаж, коньком которого делают постоянное повторение одних и тех же слов. Мне вспоминается один глупейший водевиль, имевший успех потому, что одно из действующих лиц постоянно повторяло: «Моя фамилия Мейер». На мой взгляд, это очень дешевое остроумие, и, откровенно говоря, я рассержусь на вас, если вы найдете в этом хоть что-нибудь смешное.