Макс Вебер: жизнь на рубеже эпох

Виламовиц, сын помещика родом из Померании, был восходящей звездой классической филологии. В 1872 году, когда ему было двадцать четыре, он наделал много шуму, выступив с резкой критикой книги профессора Ницше (который был старше его на четыре года) «Рождение трагедии из духа музыки». Через Гёттинген лежал его путь в центр классической филологии — Берлинский университет, где его хотел видеть тесть Теодор Моммзен. Супруга Моммзена как раз и посоветовала Максу Веберу нанести визит Виламовицу. Только так и можно было чего–то достичь в гуманитарных науках: стоило прислушаться к совету «к нему Вам следовало бы зайти». Это отнюдь не означало, что молодым людям из высших кругов была обеспечена успешная карьера; однако такой предварительный отбор сильно облегчал жизнь, особенно по сравнению с теми, кто не мог похвастаться столь выигрышным происхождением в силу того, что их отец был католиком или иудеем и не был помещиком, профессором или чиновником высокого ранга. Так и встреча с классическим привидением из университета — на тот момент оно на грани переутомления читало две лекции и вело два семинара в неделю^[113] — в каком–то смысле была визитом, который один представитель аристократии духа наносил другому. В качестве студента Вебер никак не сталкивался ни с Виламовицем, ни с Моммзеном, который, однако, будучи также национал–либеральным политиком от ученого сословия, был частым гостем в доме его отца. И именно Моммзен — по специальности историк древнего мира, а по возрасту — уже почти семидесятилетний старик — произнесет на защите веберовской диссертации часто цитируемые слова о том, что он не готов согласиться со всеми тезисами Вебера, но когда настанет его, Моммзена, черед отправляться на тот свет, «то именно высоко ценимому мною Максу Веберу и никому другому я скажу: „Сын, держи мое копье, мне его уже не поднять“^[114]»^[115]. Впрочем, в той области, в которой Вебер защищал свою диссертацию, Моммзен вряд ли был уполномочен раздавать оружие, ибо она была посвящена средневековому торговому праву. По сути, Моммзен хотел лишь сказать, что «он — один из нас».

К теме своей диссертации Вебер также пришел по пути семейных связей. Предложение историка права Фердинанда Френсдорфа, специалиста по средневековому городскому праву и старого университетского приятеля своего отца, писать диссертацию у него он вежливо отклонил, сославшись на то, что хотел бы сосредоточиться на римском праве, отложив на будущее германское — на то и другое ему бы просто не хватило памяти. При этом на самом деле Вебера интересовало как раз важное для правовой политики различие между «германским правом», которым занимался Френсдорф и которое основывалось, главным образом, на средневековых источниках, и «римским правом». Дело в том, что до 1900 года, когда в Германии вступило в силу Гражданское уложение, немецкое правосудие основывалось на крайне разнородной совокупности норм, взятых Отчасти из тщательно проработанной системы римской правовой культуры, а отчасти — из юридических норм «германского» происхождения. При этом римское право считалось не только более систематическим, но и менее «коммунитарным»: оно было в большей степени ориентировано на правовую ситуацию отдельного индивида, в то время как германское право, как правило, регулировало вопросы коллективной собственности и коллективных договорных отношений. Вокруг римского права формируется историческая школа в юриспруденции, представители которой считают в принципе излишним принятие законов, регулирующих взаимоотношения частных лиц. С их точки зрения, достаточно исчерпывающего и систематического понятийного аппарата и применения к отдельным случаям так называемых пандектов — многотомного свода постановлений римских юристов, составленного при императоре Юстиниане в 533 году н.э. и приравненного к кодексу законов. Главная роль в правовой сфере должна принадлежать юристу, а не «суверену». Для германского права характерно, наоборот, множество не связанных между собой источников (родовое право, королевские указы, «Саксонское зерцало», ленное право, городское право), что ставило исследователей перед необходимостью тщательно изучать социально–исторический контекст возникновения норм для понимания их смысла. Типичный «романист» разрабатывал свою правовую теорию, исходя из понятий, зарекомендовавших себя в урегулировании разногласий сторон, тогда как типичный «германист» задавался вопросом о том, какая социальная общность сформулировала тот или иной правовой принцип^[116].