Насилие имеет разные формы. Одни убийцы – любители-одиночки (443 тысячи осужденных); им радио намекало, что за дележ имущества убитых соседей-тутси ничего не будет. Другие – так называемая милиция (77 тысяч осужденных): в переводе на русский это не люди с погонами и в фуражке, а, скорее, нечто вроде казачьих дружин, организованные добровольцы. Кумулятивный эффект, обнаруженный Янагизава-Дроттом, касался как раз вербовки таких отрядов. Лучше всего она шла, если не только сама деревня, где вербуют, но и соседние с ней попадали в зону уверенного приема RTLM. То есть головорезами в отряды милиции шли, получается, не только законченные маньяки, но и обычные люди, которым хватило бы неодобрения далеких соседей, чтобы передумать.
Для индивидуального насилия такой закономерности не обнаруживалось: если ты идешь убивать один, то, вероятно, и так отдаешь себе отчет, что это просто убийство, а не священная война. Зато когда все вокруг уверены, что ваше дело правое, примкнуть к организованным силам добра просто как никогда.
В конце статьи мало морализаторских выводов, зато много таблиц и графиков. Один, например, хорошо объясняет, зачем властям зачищать информационное пространство (ну, например, в России додавливать соцсети и блоги), если они и так доминируют в эфире. Когда доля радиослушателей в деревне переваливала за пороговую цифру в 60–80 %, уровень «насилия милиции» вырастал скачком. Последние сомневающиеся – серьезное препятствие на пути у пропаганды, и это меньшинство нельзя недооценивать.
Геноцид в Руанде – совсем недавнее прошлое: в России в 1994-м появляется сайт Lib.Ru, устанавливают первые банкоматы, крутят рекламу МММ с Леней Голубковым, первая чеченская война вот-вот начнется. Тот же список примет времени объясняет, почему новости о резне где-то в Африке стали главным сюжетом года в американских и европейских СМИ, но не у нас.
Государственные СМИ способствуют войне? Государственные СМИ нагнетают ненависть? Дэвид Янагизава-Дротт переводит эти интеллигентские суждения в плоскость цифр. Он дает свою оценку снизу для числа смертей, которые целиком и полностью на совести «Радио тысячи холмов». Получается 51 000 человек, которые были бы живы, если бы в двух точках страны сломалась пара передатчиков – один на 100, другой на 1000 ватт.
Первая ассоциация со словом «пропаганда» – рупор. Большая железная штука на столбе, из какой в июне 1941-го объявили про нападение Германии. Само собой разумеется, что у голоса в рупоре не может быть конкурентов: не случайно через три дня после начала войны советским гражданам приказали сдать радиоприемники, чтобы они не узнавали о положении дел на фронте из новостей зарубежных радиостанций. Классическая пропаганда хорошо работает тогда, когда альтернативные источники информации недоступны.
Как тогда пропаганда возможна в современном мире, где у каждого в кармане смартфон, в смартфоне интернет, а в интернете миллион мнений?
Если пропаганда будет адресной, точечной и обращаться к каждому лично, все остальные мнения не смогут с ней конкурировать. Эту идею стали обозначать словом «микротаргетинг».
Как только в ноябре 2016-го стали известны результаты выборов в США (а Дональд Трамп победил вопреки всем прогнозам, и журналам пришлось срочно переверстывать заранее заготовленные обложки с Хиллари Клинтон), британская консалтинговая компания Cambridge Analytica взяла ответственность за эту неожиданность на себя.
В пресс-релизе{24}
компания объясняла успех Трампа, чью предвыборную кампанию в интернете она спланировала, своим «революционным подходом к коммуникации на основе данных».Услугами той же компании пользовались лидеры движения Брекзит за выход Великобритании из Евросоюза – и тоже неожиданно для всех победили на референдуме.
Примеры микротаргетинга на выборах в США приводит швейцарский журнал
Каждое такое сообщение на билбордах, видимых всем, вызвало бы волну обсуждения и, вероятно, критики. Но в расследовании говорится, что это была «теневая» политическая реклама в Facebook – ее видели только те, кому она идеально подходит.