Максимилиан Волошин и русский литературный кружок. Культура и выживание в эпоху революции

Дух коммунитас с его акцентом на интимные, последовательные отношения «Я-Ты» в интересах самопреобразования, несомненно являлся мощным элементом символистской культуры. Многие представители мира символизма, увлеченные, пылкие, руководствовались своеобразной личной приверженностью его идеям, которая выходила далеко за рамки простого написания слов или нанесения красок на холст. Одним из примеров такой приверженности стал яркий феномен жизни символистов, получивший известность как «жизнетворчество», то есть форма осознанно символистского поведения в повседневной жизни, напоминающая театральный, ритуальный элемент, присущий тёрнеровской коммунитас, в которой коллективные усилия направлены на самопреобразование[70]. Как повествует в своих мемуарах «Конец Ренаты» В. Ф. Ходасевич и как показали литературовед и культуролог Ирина Паперно и другие, многие символисты сознательно выстраивали даже самые личные аспекты своей жизни таким образом, чтобы они подчинялись художественным и философским идеям и тем самым могли оказывать стойкое влияние на их жизнь и отношения друг с другом [Ходасевич 1992: 21–33; Paperno, Grossman 1994]. Всерьез к этому стремились не всегда; «Аргонавты» Андрея Белого (символистский кружок, который часто особенно тесно ассоциируется с жизнетворчеством) разработали сложный и оригинальный словарь, чтобы иметь возможность передавать друг другу символические смыслы повседневного бытия в более игровой форме. Однако это могло и приводить к сильной экзальтации, и вызывать боль и печаль, как, например, случилось с некоторыми любовными треугольниками и другими нетрадиционными форматами любовных отношений символистов, вызванными желанием воплотить в жизнь символистские теории любви и сексуальности[71].

Ирина Паперно объясняет смысл и побудительные мотивы к жизнетворчеству фундаментальной религиозностью, лежащей в основе его природы и имеющей глубокие корни в христианской традиции. Как и в христианском повествовании о земном воплощении Сына Божьего, символисты посредством жизнетворчества стремились сделать Слово Плотью [Paperno 1994]. Эта убедительная интерпретация помогает прояснить мистическую сторону символистской идеологии, а также вписать жизнетворчество в широкий спектр других духовных или мистических практик символистов. Многие символисты занимались не только жизнетворчеством, но и глубокими (а иногда и не очень) исследованиями католицизма, буддизма, древнегреческого язычества, антропософского движения Рудольфа Штайнера, сведенборгианства, а также, например, таро и хиромантии. Несомненно, одной из привлекательных для символистов сторон этих зачастую театрализованных, ритуализированных практик являлся заложенный в них потенциал, способствующий самопреобразованию в стиле коммунитас в период стремительно меняющейся социокультурной ситуации. В условиях нечетких контуров современности российского Серебряного века временный отход от обычного порядка вещей ради создания нового «я» с помощью таких духовных средств раскрывает и суть, и значимость коммунитас в современной ситуации.

И все же движение символистов, как и значительная часть модернистского опыта, было по крайней мере в равной степени сформировано как структурой – силами традиционной власти и иерархии, – так и антиструктурой коммунитас. При всей чистоте своих интеллектуальных и духовных устремлений, многие символисты хорошо знали о новых и развивающихся коммерческих и технических средствах, позволяющих донести их идеи до человечества, оказать влияние на национальный дискурс, и были очень амбициозны. Из-за этих амбиций они столкнулись с требованиями, которые по целому ряду направлений предъявляла к их интеллектуальному сообществу традиционная структура. Им пришлось решать проблему поиска финансирования и поддержки за счет патронажа со стороны самодержавия и купечества; выстраивать систему связей, поскольку они ждали друг от друга не только поддержки и выражения приверженности своему сообществу, но и создания стратегических профессиональных альянсов, чтобы обеспечить своим сочинениям выход в публичную сферу антологий, журналов и издательств; справляться с нередкими для амбициозных интеллектуалов проблемами – иными словами, с проблемами организации и власти[72].