Максимилиан Волошин и русский литературный кружок. Культура и выживание в эпоху революции

Пристальное чтение воспоминаний о дореволюционном кружке Волошина позволяет выявить ряд таких повторяющих друг друга образов и даже формулировок. Например, мы видели, что Волошин дважды описывается как «жрец» – один раз Фейнбергом и второй – Вересаевым, который рассказывает о случае, когда Волошин действительно исполнял роль языческого жреца. Еще одним повторяющимся образом является образ Волошина-Зевса. В описании Пра неоднократно встречаются упоминания ее шаровар, обуви, волос и курения. И конечно же, в мемуарах вновь и вновь всплывают «обормоты», даже притом, что их состав изменился, – счастливо объединенное сообщество художественно одаренных «почитателей» Макса, принимающих участие в разнообразной развлекательной богемной деятельности.

В этих историях мы обнаруживаем сложную мифологию, развитую в интеллигентской устной традиции, а затем закрепленную в мемуарной литературе. Устные анекдоты о театральных затеях первых «обормотов» – розыгрышах, поэзии, танцах, прогулках по горам – должны были передаваться столь привлекательным образом, что даже в тех случаях, когда сами члены первоначального состава кружка стали отпадать, новички были готовы и стремились продолжить традицию. Легенды и предания об «обормотах» и их деяниях стали основой волошинского кружка; последующие участники кружка опирались на нее как на средство достижения групповой идентичности и единства. В целом складывающаяся внутренняя мифология кружка соответствует дискурсу сплетен русской интеллигенции в его наиболее убедительной и творческой форме, способствуя формированию идентичности общины и привязывая ее к основной легенде о первых членах театральной коммунитас.

Какую роль сыграл в этом Волошин? Из воспоминаний Цветаевой о нем со всей очевидностью следует, что он умел мастерски использовать мифотворческий потенциал анекдота. Анализируя его талант придавать легендарные масштабы обыденному и повседневному, она писала:

Макс о событиях рассказывал, как народ, а об отдельных людях, как о народах. Точность его живописания для меня всегда была вне сомнения, как несомненна точность всякого эпоса. Ахилл не может быть не таким, иначе он не Ахилл. <…> Мистификаторство, в иных устах, уже начало правды, когда же оно дорастает до мифотворчества, оно – вся правда [Цветаева М. 1994–1995, 4: 205][129].

Это описание указывает на значительный талант Волошина манипулировать основными мифами своей культуры, а также создавать и рекламировать сообщество, апеллируя к потребностям и фантазиям своих собратьев. Более чем вероятно, что Волошин использовал это умение для рекламы самого себя и своего кружка на пользу «обормотам», чтобы поддерживать интенсивность того всеобщего горения, огонь которого он впервые зажег в 1911 году, поощряя артистизм и театральность и пользуясь ими в домашней обстановке. Существуют неопровержимые доказательства того, что Макс был источником по крайней мере некоторых историй, способствовавших формированию идентичности кружка, историй об «обормотах», а также истории Черубины де Габриак – этого фундаментального мифа об антиструктурном вызове, брошенном Волошиным модернистской иерархии[130]. Но какими бы ни были их истоки, в этих историях, передававшихся из уст в уста, а затем вошедших в письменную мемуарную традицию, проявляется если не реальность, то дух камерной, преобразующей театральной коммунитас, лежавшей в основе коктебельского кружка. Благодаря этим рассказам те, кто впоследствии брал пример с дореволюционного кружка Волошина, продолжали поддерживать его идентичность и границы даже тогда, когда сам кружок прекратил свое существование.

Глава 6 Волошин черпает силу в страхе

Возникновение новых условий

Вступив вместе со всей остальной Россией в военные годы – годы Первой мировой, революции и Гражданской войны, сильнее всего повлиявшей на Крым, – кружок Волошина лишился всех элементов игры, словно лоза, с которой опали листья, а обнажившийся ствол продемонстрировал стойкость и отчаянную жизнеспособность интеллигентских связей в стрессовой ситуации. Страх и голод, болезни и утраты постепенно уничтожат все периферические черты социальных связей Волошина; страдания заставят вернуться к структуре и традиции и на время сделают неактуальной коммунитас – хоть мифическую, хоть реальную.