Максимилиан Волошин и русский литературный кружок. Культура и выживание в эпоху революции

Когда собрались идти в «Бубны», Коктебель уже потонул в синеве. Темнело рано, лето подходило к концу. Ходасевича, споткнувшегося о камень, с двух сторон подхватывают под руки. В темноте слышно, как он смеется и говорит, что уж если он упадет, то не встанет и читать стихов не будет [там же: 316].

В сумерках они отправились в кафе небольшой компанией.

Рядом какие-то две тени вполголоса обсуждали, как переделать одну строфу в коктебельской «Крокодиле»[126]. Мандельштам обиделся на строчки:

Она явилась в «Бубны»,

Сидят там люди умны,

Но ей и там

Попался Мандельштам.

Кто-то из проходивших предложил заменить: “Под звуки многотрубны…”»[127] [там же: 316].

Вскоре компания прибыла на место назначения. «Зажелтели окна “Бубен”. Народу много. На сдвинутых столах устроена эстрада, освещенная двумя керосиновыми лампами “молния”» [там же: 316].

Первым выступил Ходасевич, но особого эффекта не произвел; Мандельштама принимали с большей благодарностью. Затем Марина и Анастасия Цветаевы в унисон продекламировали стихи Марины. После них выступил Волошин:

Для собравшихся здесь в большом количестве «нормальных дачников» надо было читать о любви. И когда он закончил строками:

Люби его метко и верно —
Люби его в самое сердце!

аплодировали много и громко. Сзади – чье-то ехидное хихиканье и слова: «Сорвал-таки Макс аплодисменты»… [там же: 317].

Выступали какие-то танцовщицы и певцы, а завершился вечер исполнением «Крокодилы» – пародией на популярную тогда песенку о скитаниях голодной крокодилицы. В пародии один за другим перечислялись наиболее выдающиеся обитатели коктебельской колонии в то лето. Мы уже говорили об упоминании в ней Мандельштама; не обошли и Ходасевича («Явился Ходасевич, / Заморский королевич, / Она его… / Не съела, ничего»), а также Макса и Пра («Максимильян Волошин / Был ей переполошен, / И он, и Пра / Не спали до утра»). Утверждается, что некоторые из коктебельцев исполняли «Крокодилу» на полном серьезе, другие воспринимали ее менее серьезно [там же: 317–318].

История посещения кафе «Бубны» позволяет лучше оценить общественную роль Макса, а также общественную роль и имидж его кружка. Поощряя гостей и помогая им раскрыть свои таланты, Макс рекламировал свой кружок, вносящий ценный вклад в жизнь коктебельского общества; читая собственные сочинения, он дал своей публике, по крайней мере в тот раз, именно то, что она хотела услышать, – стихи о любви. Однако с обеих сторон явно чувствовалось раздражение. Богемное, провокационное поведение и наряды Макса и его гостей выделяли группу на общем фоне и устанавливали четкие границы между кружком и более широким сообществом. Эти границы усиливались публичным признанием (например, в граффити) того, что компания Волошина определяет себя отчасти через свою отстраненность от этого сообщества.

Как уже было сказано ранее, границы между своими и чужими упрочивались благодаря крепнущей устной традиции кружковой идентичности[128]. Эта традиция была заложена групповой идентификацией собравшейся в 1911 году молодежной компании – «обормотов». Хотя в 1910-е годы первые «обормоты» перестали быть единственными и даже основными приезжавшими на лето гостями, а некоторые из них и вовсе перестали приезжать, их прозвище сохранялось и даже перешло на все более возраставшую группу. Описывая свое пребывание (сначала только в качестве дачницы) у Волошиных в 1913 году, художница Юлия Оболенская рассказывает, что, пока она находилась там, туда «съезжались старые друзья-“обормоты”… Эфроны, Фельдштейны, Цветаевы, Майя Кювилье» [Оболенская 1990: 303]. Как нам известно, ни Фельдштейны (художница и ее муж-юрист), ни Майя Кювилье (девичья фамилия поэтессы и переводчицы Марии Кудашевой, в то время жены русского аристократа, которая впоследствии выйдет замуж за французского писателя и сторонника Советского Союза Ромена Роллана) не принадлежали к первоначальной группе: число членов «Ордена обормотов» явно возрастало, по крайней мере если судить по запискам новых членов домашнего кружка.