Максимилиан Волошин и русский литературный кружок. Культура и выживание в эпоху революции

К 1913 году кружок начал быстро разрастаться. Постоянно приезжали некоторые из старших, взрослых друзей Волошина; например, с 1909 года каждое лето у него гостил писатель Алексей Толстой с семьей. Еще одним таким гостем была «ученица» Волошина Аделаида Герцык, приезжавшая со своей сестрой Евгенией. Вскоре стали появляться и другие писатели, художники и представители различных иных профессий. Кроме того, Волошин также развивал контакты с местной интеллигенцией, проживавшей в Крыму круглогодично, в частности, с известными художниками К. В. Кандауровым и К. Ф. Богаевским (художником, крымские пейзажи которого так взволновали Волошина в Петербурге в 1907 году). Эти люди также стали частыми гостями в доме Волошина; они не жили там, но по вечерам приходили поболтать или познакомиться с другими гостями. Волошин расширял свои местные связи, одновременно укрепляя отношения с городскими гостями, приезжавшими с севера.

В 1913 году площадь дома была увеличена за счет пристройки к нему нескольких комнат, в том числе более просторной студии для Волошина и надстройки в виде башни с балконом. Теперь можно было принимать гораздо больше гостей, как платных постояльцев (которые продолжали оказывать существенную материальную поддержку хозяйству), так и друзей. По мере того как в доме Волошина появлялось все больше старых и новых друзей и пансионеров, проблема своих и чужих становилась все более сложной.

Рис. 11. Осип Мандельштам, 1909 год.

Архив Вл. Купченко

Стать своим можно было множеством различных путей. Разумеется, самым коротким было приглашение от Макса провести у него лето или часть лета. Однако статус своего можно было получить, например, сняв у него комнату. Безусловно, обычные жильцы в доме Волошиных, те, кто не был приглашен, оставались чужими, по крайней мере на первых порах. В мае 1913 года художница Юлия Оболенская появилась в доме именно как такая постоялица:

Нас встретила Елена Оттобальдовна Волошина, в сафьяновых сапогах, в шароварах, с серой гривой, орлиным профилем и пронзительным взглядом. «Комнаты плохие, – отрывисто заявила она, – удобств никаких. Кровати никуда не годятся. Ничего хорошего. А впрочем, сами смотрите. Хотите оставайтесь, хотите – нет». Мы остались [Оболенская 1990: 302].

За первые несколько дней Оболенская лишь однажды встретилась с кем-то из домочадцев: Макс нашел ее книгу на балконе и забрал ее, решив, что из его любимой библиотеки ее вынесли «обормоты», жившие у него как раз в это время. Они коротко поговорили, когда она пришла к Волошину за книгой, но из этой встречи ничего не вышло. Наконец, она подружилась с художником Кандауровым, который познакомился с ней, когда был в гостях у Макса, и тот убедил Макса почитать ее стихи и фельетоны о жизни в Коктебеле. Лед был сломан: «Потом устроила мне экзамен Елена Оттобальдовна. Потом вся молодежь. И в результате я оказалась зачисленной в почетный “Орден обормотов”» [там же: 303]. Она совершала пешие прогулки со своими новыми друзьями, участвовала в домашних поэтических чтениях и в целом была признана членом кружка. Она продолжала испытывать чувство некоторой неловкости, стремление стать ближе к Максу как главе семьи, что часто отмечается в воспоминаниях о Коктебеле. Однако в конце концов Оболенская стала близким и постоянным собеседником Макса и между ними завязались отношения, которым суждено было сохраниться на протяжении несколько летних сезонов.

Еще одной личностью, появившейся у Волошиных в качестве жильца, был Осип Мандельштам, такая же знаковая для русской поэзии XX столетия фигура, как и Цветаева. Мандельштам сделался своим благодаря стихам, которыми глубоко восхищался Волошин. Однако путь к этому не был простым: в известном смысле как человек Мандельштам не подходил для жизни в русской общине, он явно испытывал определенные трудности в адаптации к требованиям успешных отношений нетворкинга.

Рис. 12. Владислав Ходасевич, 1913 год. Архив Вл. Купченко

Его первое задокументированное появление в жизни Волошина состоялось в одном из петербургских интеллигентских домов, где Волошин, по его собственным словам, произнес: «Вот растет будущий Брюсов» [Волошин 1990: 299]. Первая попытка Мандельштама вступить в серьезный контакт с Волошиным – письмо, отправленное из немецкого города Гейдельберга с классической просьбой оказать ему отеческое покровительство как поэту, – относится к концу 1909 года: