Максимы и мысли. Характеры и анекдоты

— Вас желает видеть герцог де Шон.

— Он здесь?

— Да.

— Пусть обождет. Впустите его вместе со святыми дарами.

* * *

Как-то раз, когда я гулял в обществе одного своего друга, с ним раскланялась довольно подозрительная личность. Я спросил, кто это такой. Мой друг ответил, что это человек, совершающий ради отечества то, на что не решился бы даже Брут.[486] Я попросил собеседника низвести свою высокую мысль до уровня моего убогого разума и узнал, что его знакомец — полицейский шпион.

* * *

Г-н Лемьер,[487] сам того не подозревая, отменно сострил, когда сказал, что между его «Малабарской вдовой» в постановке 1770 года и той же трагедией в постановке 1781 года такая же разница, как между вязанкой и возом дров. В самом деле, успех этой пиесе после ее возобновления принес именно костер на сцене, устроенный гораздо более эффектно, нежели в первый раз.

* * *

Некий философ, решив начать уединенную жизнь, прислал мне письмо, дышавшее рассудительностью и добродетелью. Кончалось оно такими словами: «Прощайте, друг мой! Не старайтесь подавить в себе интересы, связующие людей с обществом, но непременно развивайте в себе чувства, которые отдаляли бы вас от него».

* * *

Дидро, и в шестьдесят два года остававшийся любителем женщин, сказал однажды кому-то из друзей: «Я то и дело твержу себе: „Ах, старый дурак, старый юбочник! Когда же ты перестанешь подвергать себя риску получить позорный отказ или дать осечку и осрамиться?“».

* * *

Г-н де К* распространялся о преимуществах английского образа правления в собрании, где присутствовало несколько епископов и аббатов. Один из них, аббат де Сегеран, возразил ему: «Сударь, то немногое, что я знаю об этой стране, отнюдь не пробуждает у меня желания поселиться в ней. Уверен, что мне там было бы очень плохо». — «Именно потому эта страна и хороша, господин аббат», — в простоте душевной ответил де К*.

* * *

Несколько французских офицеров посетили Берлин, и один из них явился на прием к королю в партикулярном платье и белых чулках. Король, подойдя к нему, осведомился, как его зовут.

— Маркиз де Бокур.

— Какого полка?

— Шампанского.

— А, того самого, где плюют на дисциплину! ..

И король заговорил с остальными офицерами, на которых были мундиры и ботфорты.

* * *

Г-н де Шон, заказав портрет своей жены в образе Венеры, никак не мог решить, в каком же виде ему самому позировать для парного портрета. Он поверил свои сомнения мадмуазель Кино,[488] и та посоветовала: «Велите изобразить себя Вулканом».[489]

* * *

У врача Бувара был на лице шрам в форме буквы «С», который сильно обезображивал его. Дидро любил повторять, что Бувар обязан этим уродством своей неловкости: взявшись за косу Смерти, он стукнулся о косовище.

* * *

Проезжая через Триест и по обычаю своему сохраняя инкогнито, император[490] остановился в гостинице. На вопрос его, не найдется ли удобной комнаты, ему ответили, что свободны лишь две чердачные каморки, — последний хороший номер занял недавно приехавший немецкий епископ. Император распорядился подать ужин, но и тут оказалось, что остались лишь яйца да овощи: вся птица пошла на стол прелату и его свите. Тогда император велел спросить епископа, не пригласит ли тот его, как иностранца, разделить с ним трапезу. Епископ ответил отказом. Императору пришлось ужинать с одним из епископских капелланов, для которого не нашлось места за общим столом. Он спросил священника, зачем они едут в Рим. «Его преосвященство намерен исхлопотать себе бенефиций, приносящий пятьдесят тысяч гульденов дохода, благо император еще не знает, что этот бенефиций освободился», — ответил капеллан и переменил разговор. Вечером император написал два письма: одно — кардиналу-датарию,[491] другое — своему послу, и попросил нового знакомца по приезде в Рим передать их по адресу. Капеллан сдержал слово и, к великому своему изумлению, получил от кардинала-датария жалованную грамоту на вышеназванный бенефиций. Он сообщил об этом своему епископу, и тот немедленно уехал восвояси. Капеллан же задержался в Риме и позднее рассказал прелату, что история с бенефицием явилась следствием писем, адресованных имперскому послу и кардиналу-датарию тем самым иностранцем, с которым его преосвященство не пожелал поделиться ужином в Триесте: иностранец оказался императором!

* * *

Граф де* и маркиз де* спросили меня, усматриваю ли я какое-либо различие в их житейских правилах. «Различие действительно есть, — ответил я: — один из вас готов лишь облизывать уполовник, а второй способен еще и проглотить его».

* * *

В 1788 году, получив отставку, барон де Бретейль всячески порицал поведение архиепископа Санского.[492] Он называл его деспотом и приговаривал: «А вот я хотел, чтобы королевская власть не выродилась в деспотию и не выходила за пределы, которыми была ограничена при Людовике XIV».[493] Он полагал, что такие речи — признак гражданского мужества и могут даже погубить его во мнении двора.

* * *

Однажды, когда у г-жи д’Эпарбе[494] было любовное свидание с Людовиком XV, король сказал ей:

— Ты жила со всеми моими подданными.