Максимы и мысли. Характеры и анекдоты

Общество разделено на две неравные части. Большая, девятнадцать двадцатых, лишена всего, всех человеческих прав. Это бедняки, «негры Европы», как со свойственной ему энергией пишет Шамфор, определяя одновременно свою позицию в отношении социального угнетения в Европе и национального гнета в других частях света. Меньшая часть, одна двадцатая, обладает всеми правами, привилегиями, преимуществами. Она состоит из знатных вельмож, прелатов, откупщиков, людей невежественных, ничтожных, корыстолюбивых, думающих только о своей выгоде, плюющих на народ. В этот узкий круг тех, кто правит Францией, нет доступа таланту, бескорыстию, честности. «Когда видишь, как настойчиво ревнители существующего порядка изгоняют достойных людей с любой должности, на которой те могли бы принести пользу обществу, когда присматриваешься к союзу, заключенному глупцами против всех, кто умен, поневоле начинает казаться, что это лакеи вступили в сговор с целью устранить господ» (стр. 41). Но именно лакеи во главе со своим державным хозяином — королем управляют страной, позоря ее и ведя к гибели. Франция превратилась в лес, «который кишит грабителями, причем самые опасные из них — это стражники, облеченные правом ловить остальных» (стр. 38). Человеку даровитому и благородному нет места в этом обществе. Положение людей искусства, в частности литераторов, трагично: они — шуты, забавники, и только. Чтобы существовать, им приходится драться за милости, вырывать их друг у друга изо рта. Тому, кто не совсем утратил чувство собственного достоинства, смотреть на это невыносимо. «Когда какая-нибудь глупость правительства получает огласку, я вспоминаю, что в Париже находится, вероятно, известное число иностранцев, и огорчаюсь: я ведь все-таки люблю свое отечество» (стр. 87).

За Шамфором закрепилась слава мизантропа. Но это несправедливо: он глубоко человеколюбив. Именно поэтому он так негодует, язвит, насмехается. Редерер приводит следующее его высказывание: «Кто дожил до сорока лет и не сделался мизантропом, тот, значит, никогда не любил людей».[792] Ненависть и отвращение к тем, кто облечен властью, и бессильная любовь к бесправным — вот источник одного из лейтмотивов «Максим»: человек, в котором еще живо чувство собственного достоинства, не может жить в обществе, дошедшем до такой степени мерзости. Он должен покинуть его, поселиться на лоне природы и там совершенствовать свой разум и характер.

Сколько-нибудь последовательной социальной программы у Шамфора не было, но, подобно своим современникам, таким как Вольтер, Дидро и другие, он мечтал о конституционной монархии или хотя бы о просвещенном монархе. Ряд анекдотов свидетельствует о том, что его интересовала личность Фридриха II, короля прусского, хотя тот уже не внушал ему особых иллюзий, как это было с Вольтером, пока последний не оказался при дворе этого солдафона в обличии философа и поэта. Опыт Вольтера не мог быть неизвестен Шамфору. Особенно привлекала его английская конституционная монархия — об этом говорят и его афоризмы, и прямые высказывания в письмах к де Водрейлю. Шамфор не помышлял о коренных преобразованиях социального строя Франции, об уничтожении дворянства, о равенстве состояний и т. д. Он, как и большинство просветителей, считал, что конституционная монархия покончит с главным злом — с тиранией, развяжет руки третьему сословию и гарантирует людям элементарные права; французу второй половины XVIII в. уже это представлялось огромным благом. Тем более удивительно, что при такой умеренности взглядов он принял революцию с истинным ликованием, не только как гражданин, но и как литератор. В маленьких «Философских диалогах», также при его жизни не изданных, есть такой диалог: «А: Не думаете ли вы, что изменения, которые произошли в конституции, окажутся пагубными для искусства? Б: Ничуть. Они вдохнут в умы твердость, благородство, уверенность. Век Людовика XIV оставил нам в наследство хороший вкус — плод прекрасных творений, созданных в то время. В наши дни он сочетается с энергией, преисполнившей ныне национальный дух, энергией, которая поможет нам выйти из круга мелких условностей, мешавших его свободному полету».[793]